Камилла. Жемчужина темного мага (СИ)

— Еще нет, ваше высочество. но если сейчас активировать то, что я настроил, то в полдень. В полдень королю сделается дурно, потом пойдет кровь носом, горлом. Кровотечение не смогут остановить… И все.

— А следов не останется? Прибегут слуги Светлейшего… Верговы монахи. они могут чувствовать.

— они почувствуют… что-то, но этого будет недостаточно, чтобы меня найти, — согласился Мартин. Кивнул, предлагая идти дальше, и они медленно зашагали сквозь лес, — я привязал заклинание к лабиринту в дворцовом парке. теоретически, пустить его оттуда мог любой темный маг, попавший на территорию дворца.

— Любой не запечатанный, — уточнил Эдвин.

теперь уже план не казался ему столь хорошим, потому что монахи начнут рыть, и — а вдруг? — что-то могут и обнаружить.

— В твоей комнате есть следы тьмы? — тихо спросил он.

— Следы тьмы появляются только тогда, когда ее выпускаешь, — безмятежно ответил маг, — для всех я самый обычный человек. ну, или человек, которого его высочество подобрал для удовлетворения своих низменных пороков.

— Это так о нас говорят? не слышал.

Эдвин даже поморщился. Выходит, Лафия спала с ним, зная все эти грязные сплетни. Это как надо отчаянно хотеть украшений и нарядов, чтобы спать с человеком, о котором говорят как о мужеложце?

— Да вы вообще мало что слышите, — проворчал Мартин, — но для этого есть я, правда ведь?

— До сих пор не верится, что он приказал от меня избавиться, — прошептал Эдвин, — ну что я такого ему сделал?

Было видно, как Мартин передернул плечами.

И сказал:

— ничего особенного, ваше высочество. но вы стали просто неудобны, как ни крути. В глазах народа запятнали себя кровью баронской семьи…

— Это был не я! И ты туда же?!

— теперь это уже не важно. Важно то, что о вас говорят, а говорят — разное. Герцог Велье уж постарался. И, насколько понимаю я — быть королем это такое дело. от неудобных надо избавляться.

— Я мог бы просто исчезнуть…

— так вы бы и исчезли. навсегда. Это ведь очень удобно, ваше высочество.

«Умный какой», — внезапно подумалось Эдвину.

то, что Мартин оказался умным, внезапно разозлило. Слуга — или даже раб — не должен быть умнее хозяина. Разумеется, то, что Мартин все видит и слышит, ещё не есть доказательство его превосходства, но, но…

«Интересно, а когда Мартин станет для меня неудобным?» — подумал Эдвин.

они все дальше уходили в лес, над головой деревья-гиганты почти сомкнули корявые ветви, и у Эдвина появилось чувство, что он изо всех сил пытается выдраться на волю из этих жутковатых костлявых пальцев, но почему-то вместо этого зарывается все глубже и глубже во тьму.

— Я хочу, чтобы ты активировал свое заклинание, — наконец произнес Эдвин, — сейчас же.

ГЛАВА 5. немая

Это ужасно, быть запертой, запечатанной в собственном теле, как в коробке.

нет, не так.

Это гораздо, гораздо хуже, чем такое простое слово «ужасно».

Это… непередаваемо.

непередаваемо больно. Глубоко в грудь воткнули раскаленный железный штырь и безжалостно проворачивают, заставляя тело содрогаться в муках.

И ты не можешь ничего сказать. не можешь попросить помощи — да и не у кого, и поздно…

нет больше их. Унеслись куда-то в темное небо, оставив на земле безжизненные оболочки. И так хочется… хотя бы ещё раз, хотя бы одним взглядом. Или прикосновением. К синему бархатному платью. К шершавой широкой ладони. Даже думать невыносимо, что они так и остались там, под ледяным дождем! Ведь мертвым нужна темнота — и покой, и больше ничего. никто не должен глазеть на то, что осталось от ее самых любимых людей в мире.

Камилле хотелось кричать так, чтобы обрушился потолок, провалилась крыша… И чтобы ее вопль достиг небесного купола, чтобы сам он взялся трещинами и рухнул, погребая под своей тяжестью всех.

но что-то случилось с ее горлом, да и не только — с языком.

она совершенно не могла говорить: любая попытка выдавить из себя хоть словечко почему-то заканчивалось коровьим мычанием. тихим покорным мычанием. И это была та самая коробка, в которой ее заперли за неведомые грехи. И выбраться из нее было невозможно.

Баюкая неутихающую боль в груди, Камилла свернулась калачиком под тяжелым одеялом. Слезы текли по щекам и впитывались в грубую наволочку. И ей совершенно не хотелось даже думать о том, что она — совершенно голая, и что рядом с ней какой-то незнакомый мужчина. Если он добьет ее сейчас, будет только лучше: она встретится с теми, кого больше нет.

«Почему, господи, ты позволил их забрать? Почему их убили?»

но, говорят, господь слышит лучше, если молиться вслух.

А она — заперта в собственном теле, и не может ничего сказать. Вообще ничего… она не может даже вернуться и предать тела отца и матушки земле, потому что не знает, где находится, и понятия не имеет, где они находятся.

Время несло ее, словно бурный ручей сухую щепочку, унося все дальше и дальше от того места, где ее поцеловала матушка, и где отец крикнул свое последнее «Беги». Камилла ощущала это движение: не столько теперь расстояние разделяло их, сколько совершенно неодолимая пропасть, которая, к тому же, с каждой минутой становилась все шире.