Камо грядеши (пер. В. Ахрамович)

Вино, замороженное в горном снеге, скоро разгорячило сердца и головы пирующих. Из прибрежных зарослей выплывали новые лодки самых причудливых форм. Голубое зеркало пруда казалось как бы покрытым цветами, которые разбросала чья-то рука. Над лодками носились привязанные к мачтам серебряными и голубыми нитями голуби и другие птицы из Индии и Африки. Солнце прошло большую половину дневного пути, но так как было начало мая, день был теплый, почти жаркий. Пруд вздрагивал под ударами весел, которые погружались в воду в такт музыке, в воздухе не было ни малейшего ветра, и деревья на берегу стояли неподвижные, словно засмотрелись и слушали то, что происходило на воде. Плот кружил все время по пруду, катая все более пьяневших гостей. Далеко еще было до конца пира, но уже нарушили порядок, в каком сидели в начале, — сам цезарь подал этому пример, приказав Виницию уступить ему свое место подле весталки Рубрии, перешел туда и стал что-то нашептывать ей на ухо. Виниций очутился рядом с Поппей, которая протянула ему руку, прося застегнуть запястье; когда он сделал это немного дрожавшими руками, она бросила на него из-под своих длинных ресниц словно смущенный взгляд и тряхнула золотистой головкой, точно отрицала что-то. Солнечный диск стал больше, багровее и медленно опускался за гущей леса; гости по большей части были пьяны. Плот плавал теперь близко от берега, на котором среди чащи деревьев и цветов виднелись группы людей, наряженных фавнами или сатирами, играющих на флейтах и свирелях, а также девушек, представляющих собой нимф, дриад и гамадриад. Настали сумерки среди пьяных возгласов в честь луны, доносившихся из шатра… И вдруг лес озарили тысячи светильников. Лупанарии на берегу также засверкали огнями: на террасах показались новые группы, также обнаженные, среди которых можно было узнать жен и дочерей римской знати. Кликами и бесстыдными жестами они стали зазывать пирующих. Наконец плот пристал к берегу, цезарь и августианцы бросились в рощу, рассыпались по лупанариям, шатрам, скрытым в чаще, гротам, искусно устроенным подле источников и водометов. Общее безумие охватило всех; никто не знал, куда девался цезарь, кто сенатор, кто простой музыкант. Сатиры и фавны с криком стали гоняться за нимфами. Тирсами старались погасить светильники. Часть рощи погрузилась в мрак. Но повсюду слышались клики, смех, шепот, тяжелое дыхание людей. Рим воистину ничего подобного не видел до сих пор.

Виниций не был пьян, как на том пиру во дворце цезаря, когда там присутствовала Лигия, но и его ослепил и увлек вид всего происходившего, пока наконец им не овладела лихорадочная жажда наслаждения. Бросившись в лес, он побежал вместе с другими, выбирая наиболее красивую из дриад. Каждую минуту мимо проносились толпы женщин с песнями и криками, а за ними гнались фавны, сатиры, сенаторы, патриции. Увидев группу девушек, предводительствуемых Дианой, он подбежал к ним, желая посмотреть на богиню, и вдруг сердце его сжалось в груди. Ему показалось, что в богине с полумесяцем на голове он узнает Лигию!

Девушки окружили Виниция бешеным хороводом, а потом, желая, чтобы он догонял их, они вдруг метнулись в чащу, как стадо диких коз. Но он остался на месте, с бьющимся сердцем, затаив дыхание: хотя он и убедился, что Диана не была Лигией, а вблизи совсем даже и не похожа на нее, — слишком сильное впечатление лишило его сил. Его охватила тоска по Лигии, невыразимая тоска, какой он не испытывал раньше, и любовь широким потоком вновь хлынула в его сердце. Никогда не казалась она ему столь желанной, чистой и любимой, как именно в этой дубраве безумий и разврата. Он только что сам хотел пить из этой чаши, принять участие в разнузданной вакханалии, но теперь почувствовал стыд и отвращение. Его грудь хотела чистого воздуха, а глаза — звезд, не закрытых листвой деревьев этого страшного леса, и Виниций решил бежать. Когда он тронулся с места, перед ним вдруг выросла женская фигура, с лицом под покрывалом; она протянула к нему руки, прильнула и стала шептать на ухо, овевая своим знойным дыханием лицо Марка:

— Люблю тебя!.. Приди! Никто нас не увидит! Скорей!

Виниций пришел в себя, словно пробужденный от сна.

— Кто ты?

— Скорей! Здесь никого нет, и я люблю тебя.

— Кто ты? — повторил Виниций.

— Угадай!..

И она прильнула губами к его губам, привлекая к себе голову Виниция, пока наконец, задыхаясь, не оторвала своих губ от его лица.

— Ночь любви!.. Ночь забвенья! — шептала она, жадно глотая воздух. — Сегодня можно!.. Целуй меня!

Виниция обжег этот поцелуй и наполнил новым отвращением. Душа и сердце его были не здесь, и во всем мире для него не существовало ничего, кроме Лигии.

Отстранив рукой женщину, он сказал:

— Кто бы ты ни была, я люблю другую и не хочу тебя.

Она наклонилась к нему:

— Подними покрывало!..

Но в это мгновение зашелестела листва мирт; женщина исчезла, как сновидение, лишь издали донесся какой-то странный и враждебный смех. Петроний стоял перед Виницием.

— Я слышал все и видел, — сказал он.

Виниций ответил:

— Пойдем отсюда!..