Камов и Каминка

Художник Каминка кивнул. Струя темно-красной жидкости ударила в дно бокала и вспенилась у краев фиолетовым кружевом. Художник Каминка поднял бокал, принюхался, неуверенно сделал глоток и улыбнулся: это было здоровое, прямое, честное, солнечное вино. Он удовлетворенно почмокал, поглядел бокал на свет, опять понюхал, прополоскал рот вином и проглотил:

– Пожалуй, кьянти.

Некоторое время они сидели молча. Первым молчание прервал художник Камов:

– Ты заметил, что здесь нигде нет окон? И еще, этот Бенвенуто… – Он замолчал и спустя несколько мгновений прошептал: – Тени-то у него нет, и в зеркале он не отражается, я специально посмотрел…

Художник Каминка поежился и промолчал.

* * *

Ночью художнику Каминке приснился расположенный на склоне крутой горы, окруженный каменной стеной старинный город. Город этот был ему хорошо знаком, ибо видел он его во снах регулярно, порой по два, а то и по три раза в год. От главных западных ворот, расположенных в стене близко к южной оконечности города, наверх, туда, где в юго-восточном районе располагался самый роскошный и богатый район с соборами, музеями и дворцами, вел широкий Соборный бульвар. Уходящие от него налево две широкие улицы, Верхняя и Нижняя, поначалу особенно Верхняя, тоже выглядели весьма впечатляюще, с барочными и ренессансными палаццо, площадями, фонтанами, деревьями, но чем дальше улицы забирались на север, тем проще, беднее становились дома: атланты и кариатиды, нарядная орнаментика, лепнина, газоны с цветами, деревья – все это осталось позади, – и обшарпанные каменные фасады с заплатами закрытых ставен и наглухо закрытыми высокими воротами монотонно тянулись вдоль покорябанной брусчатки мостовой. Унылую, безнадежную перспективу, обреченно тянувшуюся к горизонту, слегка оживляли цветные пятна сохнущего на натянутых между домами веревках белья. Изредка попадались непритязательные бары да продовольственные лавочки с несколькими ящиками помидоров, артишоков, картошки, лука, апельсинов у входа и чесночной гирляндой над дверью.

На этот раз Каминка не пошел ни в музей, ни в Кафедральный собор, хотя помнил, что в соборе есть роскошные фрески, какие точно – он запамятовал, помнил только, что было это нечто похожее на всю русскую живопись, вместе взятую, с большой дозой суриковской боярыни Морозовой в смеси с «Явлением Христа» Иванова. Не помнил он также, что именно есть в музее, который располагался в старом, требующем ремонта дворце, помнил только, что собрание было очень недурное, вроде коллекции штутгардтского музея, которую он тоже не помнил.

Войдя в город, он свернул налево и медленно пошел по Нижней улице вдоль темных, молчаливых домов с огромными рустованными камнями первых этажей, с выступающими далеко вперед карнизами, плавно уплывающими за его спину, освобождая место другим, таким же каменным, с такими же плотно затворенными ставнями и редкими, затянутыми шторами открытыми окнами. Улица была пустынна и молчалива. Ни тебе фырканья мотоцикла, ни людского или птичьего голоса, даже его собственные шаги почему-то были совершенно беззвучными, словно не касался он ногами булыжников, между которыми пробивались трава и еще какие-то мелкие растения, а плыл над мостовой.

Чем дальше, тем приметы времени становились заметнее. Где-то, обнажая кирпичную кладку, облупилась штукатурка, где-то вылезла арматура балконов. У одной из кариатид, поддерживающих архитрав углового дома, где он свернул направо, на руке статуи не хватало трех пальцев, и она печально смотрела пустыми глазами в белесое небо. Художник Каминка прошел в гору минут пять и сразу за домом с большим патио, где в тени апельсиновых и лимонных деревьев стояли старинные саркофаги, а в центре журчали струи фонтана, льющиеся из большой мраморной раковины, которую поддерживали четыре бронзовых дельфина, свернул в кафе, где он регулярно пил аперитив каждый раз, когда ему снился этот сон. Кафе это, очевидно, знавало лучшие времена. Чем-то оно напоминало большие кафе Триеста, где еще сохранились следы австрийского влияния, давнишнего настолько, что пообтерлась зеленая кожа диванчиков, потускнела бронза люстр и канделябров, облез лак венских стульев. У входа, рядом с будкой, где висел на стене старинный, черный, с круглыми пожелтевшими отверстиями диска телефон, стояли аппарат для продажи сигарет и музыкальный ящик с двумя рядами черных шеллаковых пластинок. В баре было, как всегда, пусто. Диагональ солнечного луча с дрожащими внутри него сияющими пылинками, пробиваясь через узкую щелку между портьер высокого окна, меланхолично ласкала голубоватый овал мраморного столика на замысловатой чугунной ножке. За стойкой хозяйка, высокая женщина, лет сорока пяти, со смуглым лицом, над которым возвышалась небрежно собранная копна черных волос, протирала бокалы. Женщина приветливо улыбнулась вошедшему:

– Здравствуйте, маэстро, здравствуйте! Рада вас видеть! Вы здоровы и благополучны? – Она подвесила сияющий бокал и поставила на стойку рюмку для хереса. – Как всегда?