Камов и Каминка

Здесь мы на мгновение отвлечемся от нашего повествования, с тем чтобы обратить внимание читателя на существенное отличие пофигизма от фатализма, с которым его часто путают. Фатализм является верой в предопределяющее существование высшей силы, рока, фатума, судьбы, от которой никуда не деться и бороться с каковой бессмысленно. Поэтому фаталисты люди выдержанные, спокойные, но, как правило, серьезные, мрачноватые даже. Фаталист относится к судьбе с уважением, да и как не относиться с уважением к тому, что является высшей силой! Пофигизм же, он не что иное, как пофигизм. За пофигизмом не стоит ничего, кроме него самого. Настоящий пофигист кладет с прибором на все, и, что самое главное, в том числе на саму судьбу. Ну и, конечно же, на себя самого. Оттого пофигисты люди, как правило, легкие, веселые.

— Гоги, — спросил как-то художник Каминка, — отчего при всех своих разнообразно незаурядных талантах ты не продвинулся наверх и тратишь свою жизнь на ничто?

— Так вышло, — равнодушно сказал Гоги. — Жизнь меня пользовала, как микроскопом гвозди забивала. И засмеялся.

В этот вечер художник Каминка тренировался рассеянно и бестолково. Выйдя из раздевалки последним, он столкнулся с Гоги, крутящим в руке ключ. Извинившись, художник Каминка проскользнул в дверь и медленно пошел вверх по улице. Был одиннадцатый час, и ночь уже окутала Иерусалим своим нежным прохладным покрывалом. Из сада эфиопской церкви тянуло тонким дурманящим ароматом испанского жасмина. В желтом круге света перед знаменитым йеменским фалафельным киоском толпились иностранные рабочие с питами и жестянками пива в руках.

— Что это вы, мэтр, тренировались сегодня, как вареный слизняк? — раздался позади язвительный голос Гоги. — Творческие планы одолели?

— Какие там планы, — отмахнулся художник Каминка и неожиданно для самого себя рассказал о трагедии, причиной которой он, по-видимому, являлся, и о возможных последствиях.

— Значит так, — сказал Гоги. — Я понимаю, пацан, что ты себя винишь, но не по делу. Во-первых, неустойчивая, лабильная психика, не дай бог связаться. Во-вторых, типичный случай истериозной психопатки. Главное — настоять на своем и быть в центре. Ни малейшего чувства опасности, блин, полное презрение к здравому смыслу и абсолютное отсутствие совести. Неспособность и нежелание видеть хоть на сантиметр дальше своего дорогого носа. Третье: ты, рыцарь хренов, и представить не можешь, что бы она с тобой сделала, если бы ты по слабости ей уступил. Но попотеть-то тебе придется, и, заметь, все из-за американцев. Что за народ, демократы сраные. — Гоги громко сплюнул. — Ты пойми, чтобы власть держать, вовсе не телеграф, почта и банки нужны. Яйца нужны. Человек, плотно за яйца ухваченный, на удивление послушен. Поверь мне, я знаю. Отсюда моральные кодексы строителей коммунизма, нацизма, феминизма и, кстати, законы твоего Августа… Повиниться тебе, пацан, придется — ну там вовремя не просек проблему и не донес по начальству. С другой стороны, вряд ли это поможет. Ты им для примера нужен. Значит так, дай-ка мне имя и адресок твоего ректора, глянем, что это за мужчинка. И еще я корешу одному звякну, и ты ему отзвони. — Они остановились у стоянки. Гоги открыл свою машину, потом залез в карман, вытащил мобильный, потыкал в него пальцем. — Записывай. Позвони ему сегодня же, скажи — от меня. Этот адвокат не таких, как ты, отмазывал. Ну, будь здоров, не бзди.

Выслушав сбивчивые объяснения художника Каминки, адвокат задал несколько вопросов, а затем сказал:

— Перед тем как пойдете на разбирательство, справьтесь у секретарши, передала ли она ректору заказное письмо от адвоката Пичхадзе. Если нет, потребуйте, чтобы до начала разбирательства письмо было бы у него на столе. Без этого в спектакле не участвовать, ясно? И вышлите мне завтра чек на три тысячи шекелей. Учтите, сумма со скидкой пятьдесят процентов. Как другу Гоги. Привет.

ГЛАВА 5 излагающая подробности суда над доцентом Каминкой

Утром в четверг художник Каминка явился на разбирательство. Как всегда, первым делом по приезде в академию, благо приехал он на полчаса раньше назначенного часа, он пошел в буфет, чтобы выпить утренний капучино. Встречаемые им коллеги либо, коротко кивая головой, срочно начинали торопиться по важным делам, либо делали вид, что не замечают. В одиночестве он пристроился у окна.

«Интересно, почему я совершенно ни о чем не думаю? — размышлял художник Каминка, тупо глядя на хорошо знакомый ему пейзаж. — Ну совершенно ни о чем не думаю, а ведь надо бы подумать. Хотя бы о том, что я скажу. Ведь надо будет что-то сказать. Что-нибудь сказать. Что-нибудь сказать. И о пейзаже я не думаю. Смотрю и не думаю. Ни про цвет, ни про ритм, ни про историю. Здесь ведь все история, а я не думаю…»

Из оцепенения его вывел резкий голос Анат, секретарши ректора:

— Ну что же это вы, Каминка!

Художник Каминка вздрогнул и очнулся:

— А что…

Секретарша, высокая полная дама лет тридцати, не разжимая губ, процедила:

— Что? Все вас ждут. А вы кофе тут пьете.