Кампанелла

Томмазо как-то вдруг сразу понял, что скоро умрет. Пройдет еще несколько дней — и закончатся не выносимые страдания. Смерть избавит его от долгих мук. Смерть!! Все его существо возмутилось против мысли, что вместе с ним умрет и начатое им дело. На его долю выпало огромное счастье — он нашел путь, как изменить всю человеческую жизнь. Он увидел в проповеди жизни общиной свое призвание и свой долг. Когда он это осознал, его охватило страстное нетерпение. Он захотел сразу же начать борьбу за осуществление этих высоких идеалов. Он знал, что этого не достичь одними проповедями. Силу можно побороть только силой! Он стал призывать народ к оружию.

Необходимость перейти от слов к действиям была внутренней потребностью его горячей, дерзкой натуры. Попытка поднять восстание закончилась неудачей. Но не провал заговора больше всего волнует Кампанеллу. Не удалось одно восстание, удастся другое! Если не они сами, то их братья добьются победы!

Больше всего Томмазо мучает опасение, что с его смертью будет потерян правильный путь и умрет задавленная в застенках инквизиции мысль о жизни общиной. Что поднимет грядущих борцов, если сама идея будет погублена, умерщвлена? Почти всех, кого он воодушевил идеями Города Солнца, похватали прислужники инквизиции. Власть имущие постараются, чтобы нигде не осталось и малейшего следа опасной крамолы. Да и много ли толку, если какой-нибудь безграмотный калабрийский крестьянин в глубине души сохранит неясное воспоминание о его проповедях? Смутных мыслей о лучшем будущем всегда много в народе. Каждый сектант говорит о грядущем царстве справедливости. Но никто не знает пути к нему!

Кампанелла не мог простить себе, что перешел к действиям раньше, чем успел по-настоящему широко распространить свои идеи и, главное, изложить их письменно и принять необходимые меры, чтобы они не пропали. Сознание, что он совершил непростительную ошибку, терзало его с первых дней заключения. Неужели он ее не исправит?

Тогда, значит, он не выполнит своего долга перед людьми!

Он должен во что бы то ни стало написать сочинение о Городе Солнца. Не исключено, что друзьям удастся напечатать его книгу. Он умрет, но идеи, ради которых он отдал жизнь, обязательно восторжествуют!

Раньше он мог писать, у него была бумага, чернила, время. Он тратил драгоценные листки на стихи родственницам кастеляна и на «Испанскую монархию». Но он сознательно не писал «Города Солнца» — он не хотел втискивать свои бунтарские идеи в прокрустово ложе эзопова языка, к которому принуждали его тюремные условия. Опасность, что «Город Солнца» попадет в руки инквизиторов, была очень велика. Он не мог говорить во весь голос. Если бы он написал все, что думает, то каждое слово служило бы подтверждением тех обвинений, которыми его донимали судьи. А ведь дело шло не только о его собственной жизни, но и о жизни многих товарищей.

Томмазо верил, что, вырвавшись на свободу, обязательно напишет «Город Солнца».

Он не хотел смириться с мыслью, что теперь все кончено. Неужели он напрасно столько перенес, напрасно симулировал сумасшествие, напрасно сопротивлялся неистовству палачей! Нет, он не должен сейчас умереть!

Он уже не думал о побеге — без помощи Камарделлы он даже не мог дотянуться до кружки с водой. Теперь он мечтал не о свободе, а об отсрочке — о нескольких неделях жизни, которые позволили бы ему написать «Город Солнца». Как он ненавидел смерть!

Временами его душило отчаяние. Что изменится, если агония продлится не неделю, а месяц? Он все равно не сможет писать. Синие вздувшиеся руки казались мертвыми.

Камарделла очень удивился, когда Томмазо попросил принести бумаги. Каких только странных просьб не бывает у умирающих! Он исполнил его желание, но продолжал недоумевать. Кому Кампанелла собирается диктовать свое завещание? Самому дьяволу?

Его состояние было тяжелым. Гангрены, к счастью, не началось, но жар не спадал. Томмазо не двигался. У него не было сил, чтобы сесть. Он собрал всю свою волю и пробовал писать лежа. Но он не мог приподнять и ноги, чтобы опирать о колено дощечку, на которой лежала бумага. Тогда он попытался кое-как поддерживать ее левой, безжизненной как плеть рукой. Пальцы не подчинялись. Его мучило ощущение бессилия. Неужели «Город Солнца» так и останется ненаписанным?! Если бы было кому диктовать! Но в одиночке, кроме него, никого не было. Он не мог даже ползком добраться до окна, чтобы окликнуть Дианору. Несколько раз ему казалось, что ночью в окне появлялся пакетик, опущенный сверху на веревке. Он проклинал свою беспомощность.

Он упросил Камарделлу, чтобы тот, ссылаясь на его ужасное положение, убедил начальство в необходимости перевести к нему в камеру Пьетро Престеру или Битонто, которые бы хоть давали ему пить. Однажды врач обрадовал его известием, что кастелян распорядился исполнить его просьбу. Томмазо с нетерпением ждал, когда придут друзья и он тайком начнет им диктовать.