Камрань, или Невыдуманные приключения подводников во Вьетнаме

— Ну да… Вы сказали, что перестройка — это сионистский заговор, что Горбачёв — кошерный еврей, что Гитлера на этих жидов нет, что в Кремле уже синагога строится и что вы сами это видели…

— Я… видел… — упавшим голосом выдыхает старпом. — Минёр, а ты не врёшь? — в его взгляде сквозит надежда.

— Вру??? — я обиженно надуваю губы. — Сергей Гариевич! Мне не верите — вон хоть у боцмана спросите!

До боцмана к этому моменту уже дошло, что не далее как десять минут назад его самого жестоко разыграли, но с чувством юмора у него всё в порядке, поэтому, недолго думая, он с готовностью откликается:

— Да, говорили, товарищ капитан-лейтенант! Горбачёва Мойшей Самуиловичем называли, Раису Максимовну — Рахилью Моисеевной! А когда штурман стал с Вами спорить, его самого Самуилом Шмульевичем обозвали.

Старпом затравленно оглядывается по сторонам, в глубокой задумчивости встаёт и делает несколько шагов по отсеку. Присев на комингс у кормовой переборочной двери, он подпирает челюсть рукой и застывает в позе мыслителя.

Тут на сцене вновь появляется штурман и, обращаясь ко мне, как ни в чём не бывало начинает тараторить:

— Я вот, минёр, честно, не понимаю: почему чуть что — сразу евреи… евреи… У меня вот товарищ есть — еврей… Ванька Грудкин. Да ты его знаешь, штурман с пятнадцатой. В общаге со мной живет. Ну и что с того, что еврей? Выпить с ним, закусить, бардельеру какую изобразить — милое дело. А как на аккордеоне играет! Как поёт! Пропердино Клозетти! Инструмент возьмёт, меха растянет — вся общага сбегается! Мы если соберемся бэмс какой устроить, у нас всё честь по чести: выпить, закусить — это само собой, но у нас ещё и целая культурная программа организовывается. Разве что у зама не утверждена. Начинается она обычно после второй бутылки. Если «Три танкиста» петь начинаем, значит, третья пошла. «Враги сожгли родную хату» и «На безымянной высоте» — четвёртую распечатали. У меня слезы уже текут, душа надрывается, остановиться не могу, а Ванька знай себе наяривает! Знает, гад, как военные песни меня за душу берут! Я как выпью, сентиментальным становлюсь до невозможности, будто сам с пехотой до Берлина пропахал. А Ванька давай наяривает «Катюшу», «Смуглянку», «Скалистые горы»… У Ваньки, кстати, дед под Кенигсбергом погиб, в танке заживо сгорел. Пепел потом с сидения соскребли и похоронили. А мой дед всю войну прошел, в Праге победу встретил, три ранения. Но это ещё не всё… В Маньчжурии в августе сорок пятого — четвертое, ногу по колено оторвало… Вот только тогда и отвоевался. Эх, были же люди! Были настоящие солдаты! Пахари войны… Мне дед, когда ещё жив был, такие вещи рассказывал — волосы дыбом вставали! Через такие мясорубки прошёл — никакой Афган тут и рядом не стоял… Это я тебе говорю…

У штурмана заблестели глаза. Он знал, о чём говорил. Мы помним, что в своё время целых полтора года он провёл в самом пекле Афганской войны, именно оттуда и уехал поступать в военно-морское училище. Как видно, рассказы деда потрясли его неизмеримо сильнее. Отвернувшись, он с минуту молчал, собирая и разгоняя на лбу складки, затем, справившись с приступом сентиментальности, как ни в чём не бывало продолжил рассказ в своей обычной полушутливой манере:

— А один раз мы под утро всей компанией «Интернационал» орать начали, и представляешь, какой-то козёл скорую вызвал. Я бы понял ещё — милицию, но скорую-то зачем? Приехал экипаж. Как потом выяснилось, с психиатрички. Врачиха — дамочка в очках, вся такая манерная, интеллигентная, и два санитара — амбалы под два метра длиной, но тоже вежливые и культурные. Сразу поняли — подводники стресс снимают, лучше не мешать. Мы им налили. Ребята не отказались. Выпили, шпротами закусили. Врачиха сначала носик морщила — резиной, видите ли, спирт наш пахнет, а где я ей среди ночи другого возьму? Медицинский-то мы перед этим весь уже употребили. Но не беда, валерьянки ей туда для запаха накапал — выпила за милую душу, даже не поморщилась. Налили ещё, повторили. Потом ещё. Познакомились. Потом «Интернационал» ещё раз спели — уже вместе. Потом «День победы». К нам потом ещё Витя Лыков зашел, механик с «восьмёрки», не спалось ему что-то под утро (как потом выяснилось, это он, гад, скорую вызвал!). «Я думал, у вас Кобзон тут в гостях!» — говорит. А я ему: «Да на кой чёрт нам твой Кобзон нужен, когда у нас Ванька Грудкин есть! Тоже еврей, а поёт ещё лучше!» У нас тогда ещё идея возникла: как в отставку выйдем, рвануть в Германию. Там на девятое мая у Браденбургских ворот «День победы» в матюгальник исполнить, да так, чтобы на весь Берлин слышно было. Танк бы ещё где-нибудь раздобыть! И покататься, покататься… — штурман мечтательно закатывает глаза.