Камрань, или Последний "Фокстрот"

Вот и подходит к концу время моей очередной вахты. Обе стрелки на непривычном, густо усеянном цифрами двадцатичетырехчасовом циферблате бредут неспешно к полуночи. Ещё одни сутки скоро канут в вечность и неминуемо, как и многие другие уже прошедшие ночи и дни, станут достоянием истории. В такие минуты вынужденного безделья, когда вокруг всё спокойно и некуда спешить, ход времени ощущается прямо-таки физически. Чувствуешь, как вместе с оставшимися позади, стремительно бегущими секундами и минутами утекает и твоя жизнь, съёживается отпущенное тебе на земле время. Обычно в возрасте двадцати пяти лет об этом мало кто задумывается. Но я задумывался и иногда очень даже переживал.

Вот и на этот раз под конец вахты на меня навалилась необъяснимая тоска. Вспомнились беззаботные дни детства, беспокойное школьное отрочество и суровая курсантская юность. Хоть и не много ещё прожил на свете, а уже сколько безвозвратного и, возможно, лучшего осталось позади! Провожая взглядом секундную стрелку, я представил, как в такт с тиканьем часов вываливаются из дырявого мешка, падают куда-то в гулкую бездонную пропасть принадлежащие мне золотые монеты. Кто мне их дал и для чего? Сколько отсыпал щедрой рукой, и много ли их ещё осталось? Усугубляя ситуацию, я представил, как из этого мешка кормятся все кому не лень. Флот проник в мою жизнь и принялся хозяйничать там, как в своих владениях. Моя жизнь, моё время – этот мой личный капитал уже как бы и не мой. В любой момент к моему и без того уже дырявому мешку может подойти командир, небрежно зачерпнуть полную горсть монет и сказать:

– Минер, две недели без берега! У тебя Кульков опять напился! Сиди вот теперь в прочном корпусе и лечи его от алкоголизма!

И всё! Двух недель жизни как не было! Вдвойне обидно, что канули они в пустоту, буквально коту под хвост, никому (ни Кулькову, ни мне, ни даже командиру) не принеся никакой пользы.

А то вот ни с того ни с сего вызовет к себе в кабинет комбриг, засунет в мешок аж до самых локтей свои загребущие руки и закричит дурным голосом:

– Лейтенант! Сколько тебя можно ждать! Пять минут на сборы! Минёр с «Восьмерки» заболел! Бегом на борт, заменяй товарища! Через пятнадцать минут отход, принимай дела и обязанности! Зубную пасту и щётку можешь вон там в шкафу взять, остальным в экипаже поделятся.

И всё, загремел нежданно-негаданно на месяц-полтора, а то и больше!

Вылезешь потом по возвращении наверх, глянешь по сторонам, потянешь чутким носом сырой, промозглый, но свежий и потому уже несказанно благоухающий воздух и понять ничего не можешь – вид вокруг такой, словно бы никуда и не уходил. Ступишь на землю, отойдешь от пирсов в сторонку, подальше от груды живого, родного, но уже опостылевшего железа, в чахлый лесок, что сереет неподалеку, и обнаружишь, что опять наступила зима. Под ногами звонко хрустит молодой слюдяной лёд, шелестят сухие разноцветные листья, и кое-где уже белеют россыпи первого снега.

– А где же лето? Куда оно делось?

Уходил – была ранняя весна, тот же серый лес, ледок и жухлые листья под ногами. Вернулся – ничего не изменилось, только ещё холоднее стало! Прошли дни, недели и месяцы, пронеслись в бестолковой пустопорожней суете, как один день. Жалко! Ведь неизвестно, сколько их там, в дырявом моём кошельке, ещё осталось! И самое неприятное в этой ситуации то, что буквально в любой момент среди дня и ночи ко мне может подойти вездесущая Родина-мать и голосом командира, старпома, замполита, а то и самого комбрига потребовать свою долю золота из моего личного капитала. И отказать, увильнуть, что-нибудь попытаться зажилить никак не получится. Добровольно на флот приходил? Присягу давал? Казённую перловку пять лет жрал? – Будь добр, выполняй теперь то, под чем собственноручно подписывался и карманы поживее выворачивай!

Но долго грустить на подводной лодке не получается – нет подходящего места, да и боевые товарищи не дают. Ощущение такое, что на корабле никто не спит. По узкому проходу мимо шмыгают туда-сюда чумазые полуголые тела. Форма одежды обычная – трусы, ПДУ, тапочки.