Камрань, или Последний «Фокстрот»

Риторический вопрос штурмана повис в воздухе. С минуту никто не решался нарушить тишину. Выйдя из состояния созерцательной задумчивости, довольный произведённым эффектом Борисыч вновь принялся за чай с воблой, и скоро послышалось его сладкое причмокивание и шумное прихлёбывание.

— Штурман, я знаю, что ты, как змей, можешь выкрутиться из любого положения! С три короба нагородить, с ног на голову всё перевернуть и мозги запудрить. Я тебе конкретный вопрос задавал: ты оправдываешь репрессии и ГУЛАГ? Отвечай — да или нет? — со зловещей решимостью в голосе обратился к Борисычу старпом.

— Да! — ни на мгновение не задумавшись, ответил штурман и бесстрашно уставился на Горыныча.

— Ну и о чём после этого с тобой можно разговаривать… — в голосе старпома звучали разочарование и плохо скрываемая неприязнь. — Да я с тобой… да я… да на одном гектаре…

— Да куда вы денетесь, Сергей Гариевич, извиняюсь, с подводной лодки… Дайте объясниться, не перебивайте… А потом, если приспичило, идите срать на свой персональный гектар. Только осторожней там краны крутите, а то… помните, как в прошлый раз… Шучу, шучу… не было этого, мне показалось. К тому же, если вы такой демократ, что же вы мне рот затыкаете, высказаться не даете? У нас гласность и свобода слова! Каждый имеет право мнение своё выражать.

Старпом, собиравшийся было встать и, негодуя, уйти, на это резонное замечание штурмана отреагировал благоразумно. Всё ещё неприязненно глядя на Борисыча, он проговорил почти уже беззлобно:

— Ладно, штурман, ври, только не завирайся…

Ждать штурмана не пришлось, и он тут же с пафосом заговорил:

— Вот, предположим, предо мною страна… с тысячелетней историей, традициями, культурой… стоит на грани разрушения и разорения… Я тот, от кого зависит спасение миллионов… Для этого мне необходимо начинать борьбу с силами зла, в результате которой погибнет несколько тысяч… и, может быть, половина из них будут ни в чём не повинные люди. И что по-вашему? Я не должен ничего делать? Даже если при том буду доподлинно знать, что коли сейчас не начну, то завтра будет поздно? Что завтра погибнут уже не тысячи, а миллионы и будет разрушено всё, что так дорого для меня и моего народа?! Или вот пример попроще: мы — на войне, надо срочно потопить немецкий линкор. Если не выйти в море прямо сейчас, линкор нагрянет и разнесёт своим главным калибром весь город и нас в том числе. И вот предположим, что командиру стало доподлинно известно, что один из трёх его помощников — вредитель и диверсант. И что у него задание не допустить выхода корабля в море любым способом. Разбираться, вычислять, кто — времени уже нет. Что делать? Можно, конечно, изображая благородство, попытаться спасти двух невинных, начать расследование, но в итоге будет упущено время, корабль не выполнит задачу и погибнут все, в том числе эти двое спасённых… Я считаю, что единственно правильное решение — расстрелять всех троих! Да мало ли в нашей жизни примеров, когда требуется пожертвовать малым для сохранения всего? А наши инструкции по борьбе за живучесть, требующие при аварии задраивать переборки и никого из аварийного отсека не выпускать? Это же так бесчеловечно и неблагородно! Давайте не будем эти требования исполнять?

На вопросительный взгляд штурмана никто не поспешил ответить.

— Так вот, я вас и спрашиваю… уважаемые… гуманисты… Что делать мне, если волею судеб я оказался на вершине власти и от решения, которое приму, зависят жизни миллионов? Я знаю, что за это будет заплачено жизнями тысяч. Я также знаю, что спасшиеся благодаря мне миллионы потом обвинят меня в гибели тех несчастных тысяч и моё имя смешают с грязью… Доктор, это как если бы твой больной, которому, спасая от гангрены, ты отрезал ногу, приковылял бы потом и принялся винить тебя в том, что сделал его калекой! Вот и Сталин стоял перед дилеммой… И нашёл в себе мужество принять единственно верное решение.

Тут вставил реплику замполит:

— Максим Борисович, это вы такой смелый, пока дело не касается лично вас! Посмотрел бы я, как вы бы себя повели, если б вас самих начали ставить к стенке! Да и не пойму я что-то: каким таким образом Сталин спасал миллионы, когда организовывал в стране конвейер по уничтожению невинных людей: священников, интеллигенции, видных военачальников накануне, замечу, большой войны. Не этим ли объясняются такие огромные потери в первоначальный период?

— Андрей Николаевич, поверьте — повёл бы себя достойно и не истерил. Смерть — значит смерть, когда знаешь почему и зачем! А откуда вам известно, что все репрессированные действительно были невинными жертвами? Солженицын свидетельствует? Другие авторитетные источники? Но я уже вам говорил, что это всё враньё! К сожалению, сейчас публикуют только эту точку зрения. Другие факты сейчас не модны и никому не интересны… Поверьте мне, и я это могу доказать, что девяносто процентов репрессированных были на самом деле виновны в том, в чём их обвиняли!