Камуфлет

Очковая змея противно захихикала и спародировала иронично-нахальным голосом Шона Коннери:

— Бонд. Джеймс Бонд.

В зале посмеивались. Вот издеватели! Но какое коварство!

— И что получается? Заявился он сюда, ибо на Материке не добился ничегошеньки. Если чиновник — то мелкий, коли писатель — то ремесленник, учёный — неполноценный, а преподаватель — доцент. А доцент, как мы знаем, тупой. Прямо многостаночник какой-то.

Дружный смех. Ну и поганка, бьёт по болевым точкам. А, так это ещё не всё.

— Вспомним, что говорил по этому поводу Александр Сергеевич.

При чём здесь… А, ясно, из ментограммы проведали.

— Пушкин, — змеюка возвела очи, — наше всё. Но его гений изумляет и сегодня. Как мог поэт полтора века назад предвидеть появление этого господина (кивок в мою сторону) и дать настолько меткую характеристику?

Полумилорд, полукупец,
Полумудрец, полуневежда,
Полуподлец, но есть надежда,
Что будет полным наконец.

Усмешки в зале усилились. Обидно до слёз. Ничего себе, формальная процедурка. Постой, да это же проверка на вшивость, как в японских бизнес-школах. Или «прописка» на зоне. И главная цель тут не садистское удовольствие получить, а понять, свой ты или чужак. Тогда должно сработать правило трёх: не обижайся, не извиняйся, не суетись.

Савельич благожелательно взглянул на меня:

— Ну-с, батенька, что скажете?

— Оправдываться не собираюсь. Не хотите — не берите в свой застенок. Да я в хорошем смысле, Академию ведь стена окружает.

Савельич хрюкнул.

— Извиняться не намерен, — повторил я. — Но возразить хочу, относительно гражданской службы. Сам Александр Сергеевич немало годочков числился слугой государевым. И Козьма Прутков, — надеюсь, никто не сомневается в его мудрости? — отмечал: «Только в государственной службе познаёшь истину». И, надеюсь, присутствующие в курсе намерений Остапа Ибрагимовича переквалифицироваться в управдомы?

Что там в зале? Лёд тронулся.

— А насчёт многостаночника и спорить не о чем. — продолжил я. — До нас классиками сказано:

«Землю попашет, попишет стихи».

И ещё:

«Кто знает только химию — тот и её знает плохо».

Приняли меня тайным голосованием — при двух воздержавшихся и одном (точнее — одной) «против».

Савельич торжественно пожал руку, а кобра по имени Просто Мария этак интимно протянула: вы не подумайте что, у нас так положено, тут все свои, и тоже прошли через, вы обиду не держите и если что, великодушно простите.

Но я-то заметил её неформальное рвение:

— Бонд простит. А за Пушкина ответишь.

Слово своё я сдержу, но через два года. А сейчас надо представиться начальству.

На массивных дверях красуется монументальная вывеска:

В кабинете, кроме хозяина, — посетитель, примостившийся возле стола. Но в глаза бросился именно стол. Даже не мебель, а настоящее инженерное сооружение. Гигантские, размером со шкаф, тумбы; три компьютера и целых пять телефонов. И непонятный предмет на столе: продолговатая хрустальная шкатулка.

Стены — целая портретная галерея; взгляд зацепила сладкая парочка народных академиков: Лысенко и Фоменко.

Вольдемар Модестович соответствовал огромному креслу, в котором восседал: грузная фигура с большой круглой головой, увенчанной лысиной. В первые годы советской власти похоже изображали буржуинов-кровопивцев и кулаков-мироедов.

Бывает так: встретишь человека — и как искра между вами. А сейчас наоборот: трескучий лёд, отталкивание.

Столоначальник, вперив в меня руководящий взор и не отрывая зада от кресла, протянул руку — ладонью вниз. При таком рукопожатии его кисть окажется сверху — и тем самым я признал бы свой более низкий статус. А вот фиг тебе — пятерню я протянул нормально, ребром ладони вниз.

Однако и Вольдемар оказался не лыком шит: моей руки он словно не заметил, а собственный жест раскрыл как приглашение присесть. Я занял стул по соседству с незнакомцем. Рассмотреть его не успел, потому как Вольдемар сразу начал вещать — внушительно и неспешно. «Надо идти в ногу с прогрессом», «Общность рабочей обстановки» — и так далее, и тому подобное.

Из полудрёмы вывели прозрачные намёки: «Конечно, следует учитывать уровень провинциалов»; «Каким-то образом к нам попадают люди, минуя общепринятые традиции, и надо порешать, как надлежит на это реагировать». Он бухтел и бухтел, изредка скашивая взгляд влево и вниз, под крышку стола.

Интересные бывают лысины. Многим мужчинам, особенно интеллигентным, даже идут, придают обаяния. А бывают плешаки — так бы и треснул. А ещё такая болезнь существует: вербодиарея. Словесный понос, если дословно.

Наконец начальство подустало, и мне удалось вклиниться:

— Феноменально! Вольдемар Модестович, вы не представляете, как я рад попаданию в Академию и личному знакомству с вами. Жаль, не успел записать ваши слова. Но впечатление… Словно вывалили кучу… — тут я сделал едва заметную паузу… — жемчуга на чёрный бархат.