Камуфлет

Не спится служивым в такой час, все заботы одолевают. Вот один у ворот топчется, сторожит или дожидается кого, замерз весь, бедный, шинелькой укутался. Видать, сердешному курить хочется, а нельзя. Везде страдает душа христианская ни за что!

Тетка Ефросинья, приехавшая навестить сыночков на заработках, женщина дородная и душевная, собралась наградить солдатика пирожком, да он так зыркнул, что вологодская крестьянка поскорее унесла ноги. А полковник Герасимов закутал подбородок воротом армейской шинели. Ждал с полчаса, но гость что-то задерживался.

Но вот по набережной прошуршали шины. Угловатый силуэт шестиместного «Рено» с задернутыми занавесками на стеклах замер напротив ворот. Двое крепких господ в штатском соскочили с передних сидений, на которых остался водитель, и перекрыли возможные подходы к мотору. Герасимов лично открыл дверцу, выпрямился и отдал честь.

– Ну что вы, голубчик, нашли место и время, – тихо пожурил приятный голос.

Из кабины вышла невысокая фигура в офицерской шинели. Фуражка сидела излишне глубоко, закрывая козырьком глаза.

Начальник охранки торопливо толкнул калитку, приглашая войти. Посетитель, почти не нагибаясь, проследовал внутрь двора, его же караул не двинулся с места.

Охранное отделение, казалось, вымерло. Александр Васильевич проводил полуночного гостя по первому этажу, затем они спустились в подвал, но и там не встретили ни единой живой души, даже тюремных часовых. Как ни странно, везде горел электрический свет.

Около дальней двери Герасимов остановился и сказал приглушенно:

– Это здесь. Прошу заранее простить, зрелище не из приятных.

– Я понимаю, – спокойно ответил спутник в шинели.

Полковник лязгнул замком и распахнул дверь в камеру. Гость, прежде чем войти, все же вынужденно достал надушенный платок и прикрыл нос.

Белейшая простыня скрывала на деревянных нарах нечто длинное, размером в два аршина с вершком.

Герасимов взялся за край покрывала, но в сомнении обернулся к спутнику:

– Прикажете открывать?

– Да-да, поторопитесь…

– Слушаюсь, – прошептал полковник и дернул простыню.

На деревянных нарах покоилось тело молодого мужчины с пятнами трупного разложения. Вместо головы торчал обрубок с рваными краями, а руки и ноги держались на толстых нитках, грубо прихваченных к торсу.

Гость зажмурился, но заставил себя посмотреть еще раз, затем тихо спросил:

– Вы уверены, что это… именно он?

– Так точно.

– Но ведь головы нет?

– Она уничтожена сегодня взрывом на даче в Озерках, надеюсь, вам доложили, что погибло много моих людей, ротмистр Модль и…

– Нельзя ли короче?

– Слушаюсь… Агенты видели и опознали по снимку. Сомнений нет.

– Оставьте меня, – вдруг резко потребовал посетитель.

Полковник козырнул и вышел. Но позволил себе остаться поблизости в коридоре, внимательно прислушиваясь. Кажется, разобрал тихие всхлипывания, шепот молитвы и даже слова «бедный мальчик». Впрочем, излишнее напряжение слухового нерва могло сыграть злую шутку.

Гость находился в камере не более трех минут. Когда он вышел, лицо его было спокойно. Лишь покраснели белки глаз.

– Тело должно исчезнуть навсегда, – приказал он и добавил совсем иным тоном: – Похороните по-христиански, как полагается, но подальше от столицы. На кресте надгробном напишите «Иванов», но с датами что-нибудь придумайте. Потом сообщите… Нет, не стоит, я ничего не хочу знать.

17 августа, половина третьего, холодает по-осеннему.

В дачном поселке Озерки

– Я же говорил: дрянь! – заявил Аполлон Григорьевич, в раздражении швырнув последний листок машинописной рукописи в папку. Лебедев трясся в пролетке уже час, и вовсе не к хорошеньким актрискам, и не по доброй воле.

С неделю назад Ванзаров испросил срочный отпуск спасать здоровье жены, оставив объемистую посылку с непременным условием прочесть в тот же день. Но руки у криминалиста дошли до нее только сегодня. Под промасленной оберткой обнаружилась целая кипа бумаг. Во-первых, окончание рукописи уголовного романчика, с пометкой «Прочесть в первую очередь». Затем тонкая папка с завязанными тесемками, на которой рука Ванзарова вывела строгую надпись: «Не вскрывать до прочтения письма № 2», и два конверта, озаглавленных: «Письмо № 1» и «Письмо № 2. Только для ваших глаз!».

Само собой, Аполлон Григорьевич сделал, как хотел, а именно: вскрыл «Письмо № 1». И немедленно пожалел. В нем оказалась слезная просьба, то есть откровенная спекуляция на дружеских чувствах. Коллежский советник умолял криминалиста съездить на дачу и забрать самые нужные в хозяйстве Софьи Петровны и Глафиры вещи (список из тридцати пунктов прилагался), иначе не сносить ему головы.

Подстрекаемый остатками совести, Лебедев потащился за город. И в дороге ознакомился с окончанием романчика. Настал черед «Письма № 2».

Из конверта, вскрытого рывком, вывалились странички, густо исписанные подчерком чиновника сыскной полиции: