Камуфлет

Так тепло стало рядом с няней, такой лаской и заботой манило большое тело грубой женщины, что Софья Петровна нежданно размякла, уткнулась в плечо и, всплакнув, рассказала все.

Оказалось, дитятко закрутило роман. Вернее, и не роман вовсе, а так, девичьи грезы. Соне страстно понравился один мужчина, она не находит места, но все еще любит мужа. Да, она мечтает о другом! Потому что он воплощение мужских достоинств, каковых в большой нехватке у Ванзарова. Соня все еще не решилась на последний шаг, дальше поцелуев дело не шло, но она бросила мужу в лицо, что разрывает с ним. К ужасу оказалось, он все знает. Это было настолько непостижимо, что Соня растерялась. И теперь раздираема между слепой страстью и неожиданным страхом потерять мужа.

Нянька погладила взрослого ребенка по головке и тихонько спросила, кто же этот сердцеед. Софья Петровна скрывать не стала. Теперь объяснилось, отчего так странно вела себя ее девочка все лето.

– Что мне делать, нянечка? – спросила госпожа Ванзарова.

– Это, Сонечка, тебе самой решать, как сердце подскажет. Твой-то, конечно, пустой человек, но добрый. А как тот красавец себя покажет – неведомо. Он хоть при деньгах?

– Да, богат очень.

– Ну и слава богу. Как решишь, так и будет. А я уж тебя не брошу. Чай, найдешь старой кормилице уголок?

Софья Петровна уже собралась признаться, как она обожает мамку, но стукнула калитка. На дорожке показалась группа мужчин в штатском, нарочито одинаковом. В столице эти наряды брезгливо прозывались «гороховыми» пальто.

Впереди «гороховых» господ уверенно выступал моложавый ротмистр в жандармском мундире. Он смотрел на Софью Петровну совершенно не мигая, как кобра.

Августа 7-го дня, лета 1905, в то же время, +21 °C.

Особняк князя Одоленского в Коломенской части С.-Петербурга

Испуг случился глубокий. В лихорадке дергались губы, взгляд расширенных зрачков застыл недвижно, а лоб покрылся мелкой испариной.

Аполлон Григорьевич церемониться с лечением не стал, а приказал подать стакан водки, самолично разжал пострадавшему челюсти, влил, заставил глотать и как следует отхлестал по щекам. Результат исцеления не заставил себя ждать. Бирюкин обмяк, его увели.

Между тем около спальни князя собралось десяток господ в мундирах и без, но пока никто не проник за створки двери. Были тут пристав III Казанского участка Вильчевский, трое городовых, чиновники полиции для ведения протокола, фотограф полицейского резерва и сыскная полиция: господин Ванзаров, ротмистр Джуранский, дежурный чиновник и, безусловно, эксперт-криминалист.

Столько народа в воскресное утро поднял на ноги слуга: прибежал в участок и заявил, что с князем что-то стряслось. Что именно – сказать не мог, потому как двери спальни закрыты, держит их лакей, никого не подпускает, при этом орет истошным голосом, как самка, потерявшая детеныша. На беду иного обитателя вверенного участка полиция, может, и не станет поднимать в ружье столько сил, но славное имя Одоленского призвало.

Только с последним шагом вышла заминка. Полиция ожидала, что сыскная войдет первой, а Родион Георгиевич предоставлял эту честь приставу. Отчего в спальню не вошел никто. Прислуга и вовсе жалась напуганной стайкой.

– На что ставите? – с любопытством шепнул Лебедев. – Нож? Топор? Пуля? Или яд?

Родион Георгиевич промолчал.

Тянуть далее становилось неприличным, Вильчевский грозно нахмурился и взял на себя тяжкую миссию отворить дверь. Зато первым проник Ванзаров.

Занавесы пропускали мало утреннего света, но с порога спальня выглядела исключительно мирно: посредине комнаты чайный столик с сыром и вином, по креслам разбросаны предметы вечернего туалета модного мужчины, впрочем, в естественном беспорядке, мебель, ковры, вазы и прочие украшения на своих местах. Сам князь тихо почивал в роскошной кровати под одеялом, несколько неестественно повернув голову на подушке.

На всякий случай пристав громко кашлянул и даже позвал их светлость по имени. Но Павел Александрович ранних гостей не приветствовал.

– А позвольте-ка мне… – заявил Лебедев, приблизился к постели и непринужденно поднял одеяло.

Необъятное пятно переливов бурого, красного и черного цветов расползлось по шелковой простыне, отпечатавшись на пододеяльнике. Красивое тренированное тело, совершенно обнаженное, покоилось в нем, как бабочка в коконе. Пятно заползло на подушку, окружив голову князя ореолом темного сияния. Картина хоть и трагическая, но прекрасная, сразу приходят мысли о единстве жизни и смерти и прочая чепуха. Но наслаждаться философским смыслом мешала одна неприятная деталь: шея князя. Вернее, ее отсутствие. Вместо изящного органа зияла дырка с рваными, вывороченными наизнанку краями плоти.

Лебедев, как профессиональный циник, от души порадовался такому редкому экземпляру. А Родион Георгиевич вдруг спросил:

– Могу ли взять на себя вафи обязанности?

– Ну попробуйте… – съехидничал Лебедев.