Канал

— Ты чего, Щука, совсем одурел от спирта? — возмутился Лякин. — Тебя через пару-тройку дней, упаси Аллах, могут шлепнуть на канале, а ты… Не понимаю! Короче, Щука, поехали! Чтоб не обидно потом было!

Он в несколько затяжек прикончил сигарету и направился к машине.

— Давай, Саня, не хрен думать! Один раз живем на этом свете!

Полещук докурил сигарету и, подумав, что последний аргумент Лякина вполне справедлив, махнул рукой и забрался в салон такси.

— Ялла бина! — крикнул Лякин, и машина помчалась по ночному Каиру.

…Девица, довольно симпатичная, лет двадцати навскидку, в просторном, европейского вида ситцевом платьице, кофте и с грязненькой, что было заметно даже в полумраке, какой-то хламидой на голове, оказалась сговорчивой. Она хитровато улыбнулась, уточнила цену и, узнав, что у клиентов нет места, стала решительно руководить таксистом, направляя его в какие-то закоулки. Не в меру выпившие переводчики не возражали, предвкушая момент, когда они, наконец-то, овладеют этой египетской шлюшкой.

— Гандоны-то есть? — спросил Полещук, глядя на сидевшую впереди проститутку.

— Обижаешь, Саня! — похлопал по своему карману Лякин. — Все продумано, резины хватит на целое отделение. — Он засмеялся и положил руку на плечо Полещука.

Машина остановилась в темном переулке возле какого-то здания. Расплатились с таксистом. Полещук осмотрелся: кругом темень, перед входом горит тусклый фонарь. Тишина. Девушка сказала, что нужны деньги вперед, за комнату и прочее. Полещук и Лякин достали бумажники и выдали ей пять фунтов. Девица взяла деньги и со словами „швеиит майя“ [чуток жидкости — егип. ], приподняв подол, присела в углу. Зажурчала струя. Парни возбудились.

— Так, Саня, — сказал Лякин, лихорадочно закуривая, — мы ее заставим сплясать канкан на столе. Не умеет — научим!

— Она же — грязная, и глаз подбит и ноги разные… — напевно, словами из песни Высоцкого, ответил Полещук, — она ж одета, как уборщица…

— Плевать на это, очень хочется! — добавил Лякин. — Неважно, Щука! — Ох, и попляшет она у нас!

Девушка одернула платье, подошла к парням и сказала:

— Ляхза вахида [один момент — араб. ], подождите, сейчас договорюсь с хозяином…

И, призывно махнув подолом, она исчезла в темном подъезде.

Полещук и Лякин еще полчаса, дымя „Клеопатрой“, ждали, когда вернется египтянка. В темный подъезд зайти так и не решились. Даже в пьяном угаре до них дошло, что кроме удара по голове, в лучшем случае, их там ничего не ждет… Ушлая египетская девчонка примитивно обвела их вокруг пальца. Утраченных пяти фунтов было немного жаль, но оба они, посмеявшись над своей пьяной глупостью, посчитали оставшиеся деньги, поймали такси и поехали „залить несчастье“ хотя бы местным пивом. Полещука же преследовало приятное ощущение, что изменить Тэте так и не получилось. Будь она хоть трижды разведчицей НАТО…

* * *

После ранения и госпиталя Сафват изменился. Это был уже не тот Сафват, который еще недавно заразительно смеялся, пересыпая свою речь шутками и прибаутками, курил сигареты с гашишем и пил виски. Его угнетала потеря батальона, который из-за предательства даже не смог приблизиться к линии Бар-Лева. Глядя в потолок госпитальной палаты, комбат подолгу размышлял о том, кто мог передать евреям информацию о совершенно секретной операции по форсированию канала. Ведь даже он до последнего момента не знал, когда ему сообщат время „Ч“, то самое время, когда, по образному выражению русских преподавателей на курсах „Выстрел“, „яйца первого солдата зависнут над траншеей обороняющегося противника“…

Матерно ругнувшись по-русски, перебрав всевозможные варианты, включая своего земляка генерала Хамди, Сафват пришел к выводу, что утечка все-таки пошла оттуда, из Генштаба. „Конечно, Хамди здесь ни при чем, — размышлял Сафват, — он, по определению, не способен на предательство… Тогда, кто? Не писарь же, в конце концов, рисующий значки на карте! Нет, это не сержант из оперативного управления ГШ, а фигура гораздо более серьезная, с возможностями оперативной передачи секретных сведений врагу…“

Лишь в одном предположение Сафвата было верным: утечка секретной информации действительно пошла из Генштаба. Но он не знал, да и не мог знать, что в оперативное управление ГШ, на „кухню войны“, как бы случайно забрел зять президента, Мирван Хасан. Причем, в тот самый момент, когда там обсуждалась предстоящая операция и принималось решение по ее реализации. Появление молодого вальяжного франта, родственника президента Насера, никого из офицеров и генералов не удивило. Все они прекрасно понимали, что от нечего делать, где он только не шляется. А показать Мирвану на дверь, любому из них означало лишение погон с золотыми орлами и скрещенными саблями, а то и еще чего-нибудь похлеще, например, престижной недвижимости, или вообще жизни.