Канал грез

Виолончель была старинная, сделанная между 1729 и 1734 годами. Она принадлежала уроженцу княжества Сан-Марино, придворному композитору Габсбургов, чудом не была пущена на дрова в Пьемонте во время наполеоновского вторжения 1796 года, затем в руках итальянского виртуоза побывала в Америке на праздновании пятидесятилетнего юбилея независимости, в Пекине ей во время Боксерского восстания отстрелили штырь, во Вторую мировую войну она спаслась от гибели благодаря тому, что ее вместо Каира отправили в Алжир, нечаянно погрузив на другой DC3 («Дакота», на которой струнный квартет летел в Каир, разбилась ниже уровня моря во впадине Каттара, прежде чем бедный пилот сообразил, что случилось с его альтиметром), затем тридцать лет пролежала в банковском сейфе в Венеции, пока наконец не была продана в Лондоне на аукционе Сотби господину Куботе.

Господин Кубота привез виолончель из Лондона на «Боинге-747» Японских авиалиний, она летела пристегнутая к сиденью между ним и женой. Когда самолет приземлялся в Нарите, господин Кубота, глядя в окно салона первого класса, увидел внизу нечто похожее на средневековую битву: две армии, развевающиеся на древках полотнища, клубящийся дым и грозные пушки. Он вспоминал, как показывал это жене.

Как поняла из его ответов заикающаяся от волнения Хисако — не смея поверить своим ушам, что судьба могла уготовить ей такое невероятное утешение, — это было в тот самый день, он видел ту самую демонстрацию. Казалось бы, невозможно, однако факт.

Она обняла господина Куботу, удивив этим его и господина Кавамицу.

В мареве уже клонящегося к горизонту солнца Хисако Онода видела, как разлетелась в щепки виолончель, расстрелянная у железного борта «Надии» из автоматов АК-47 и «узи».

Рвались и сворачивались кольцами упругие струны. Под градом пуль трещали и разлетались в щепу хрупкие доски. Пули свистели и выбивали искры из металлической обшивки корабля за спиной инструмента, пока он не рассыпался вихревой тучей коричневой трухи, из которой, словно щупальца актинии или пальцы тонущего человека, высовывались покачивающиеся струны. Во рту стоял вкус крови, разбитое лицо распухало, грудь горела от сигаретных ожогов, семя целой команды стекало у нее по бедрам, а перед глазами неотступно стояла картина, как сгибается пополам Филипп, пораженный первой пулей; но окончательно убило ее не это, а виолончель — ненужное, бессмысленное (если не считать желания сделать побольнее) уничтожение инструмента. Старое дерево. Новый металл. Угадали, чья взяла? Никаких неожиданностей. Убитая, она стала свободна.

В треске автоматов она слышала гудение двигателей. Небо наполняли огонь и грохот, и она почувствовала, как что-то умерло.

Теперь она уже не могла оставаться той, кем была минуту назад. Она не просила об этом, она не хотела этого, но это случилось. И не ее в том вина. Нет больше ни прощения, ни мести, есть только случай. Но, тем не менее, что произошло, то произошло, и она не ощущала желания покориться обстоятельствам; недостаточно было с ними смириться, смириться — это было слишком. Истина всегда боль, сказала она себе, а боль — это истина. Они заставили ее смотреть, и она видела, как день начал клониться к вечеру, и по небу плыли облака, и, как всегда, дул ветер, и все так же блестела вода, и как залаяли «Калашниковы» и «узи», и как под пулями погибла виолончель.

Она подозревала, что не оправдала их ожиданий; они сняли у нее со рта клейкую ленту, чтобы услышать, как она зарыдает, когда будут расстреливать инструмент, но она молчала.

Ее увели. Но увели уже другим человеком. То, что было когда-то ею, лежало среди вороха порванных струн и остатков изничтоженного инструмента — труха, перемолотая в пыль.

Она была игрушкой, ручным зверьком; они насиловали ее, сообща самоутверждаясь. Но игрушка может развратить, думала она (когда они уводили ее с солнечного света обратно в клетку, в заключение, на пытку), а зверек — укусить хозяина.

Вернувшись на мостик, они показали ей и другие свои игрушки: зенитную пусковую установку (забавляясь, они направляли дуло на нее и делали вид, что готовы выстрелить, а один раз засунули железную трубу ей между ног и перешучивались, достаточно ли, мол, она горяча, чтобы возбудить ракету); пластиковую взрывчатку, которой они собирались потопить, по крайней мере, одно судно, после того, как собьют самолет; литературу венсеристов и прочее их снаряжение, которое они вместе с несколькими комплектами форменной одежды оставят после себя, чтобы у прибывших на место происшествия национальных гвардейцев не было сомнений в том, кто сбил американский самолет и расстрелял судовые экипажи.