Канал имени Москвы

Девушка подчинилась, одарив Фёдора напоследок ещё одной похвалой:

— А у тебя хорошее зрение.

Он посмотрел ей вслед: походный мужской плащ очень шёл Еве, и Фёдор внезапно отчётливо осознал, что чем больше он пытается получить ответов, тем всё больше будет становиться вопросов. Их количество будет возрастать, пока они не утопят его. Надо отказаться от этого. Ведь вот как всё просто. Приглушить в себе этот беспокойный вопросительный знак. Это главное, первое, что он должен сделать, с чего начать. Знающий не говорит. Конечно, это так. Невозможно отвечать на каждый вопрос,

(даже про голоса, что говорят в нём?)

они будут ветвиться, как дерево, дробиться, как крупа. И лишь отступив от этого, получишь надежду увидеть всю картину в целом. И тогда многие дробные вопросы просто перестанут тебя волновать, самоустранятся. Это главное и первое, что он должен сделать,

(даже голоса?)

что он должен принять, как принимает сейчас эту звёздную ночь. И туман, окутавший правый берег. То ли хищную мглу, то ли диковинную тайну. А может, и то и другое.

3

— Суши вёсла, — распорядился Хардов.

Посреди канала, поперёк рукотворного русла покачивалась крохотная плоскодонка. Её осадка была настолько мала, что казалось, лодочка вот-вот черпнёт воды.

— О, мой старый любезный друг Хардов! — послышался визгливый голосок. — Не зря я вышел на реку в такой час. Ох, не зря.

Команда в изумлении молчала, а Фёдор с любопытством пытался разглядеть забавного взлохмаченного старикашку в замусоленном пиджачке, надетом поверх видавшего виды свитера грубой вязки. У старикашки оказались кустистые брови, причём одна выше другой, прорезанной пополам то ли шрамом, то ли отсутствием волос, и… Фёдор даже не сразу поверил своим глазам, решив, что померещилось в скупом освещении.

В уши старикашки были кокетливо вдеты аккуратные серёжки, но самым невероятным оказался множественный пирсинг в носу, бровях и губах, которыми тот решил украсить свою изрядно пропитую физиономию. Фёдор слышал о новом повальном увлечении — дмитровские модницы буквально помешались на пирсинге, — хотя до Дубны оно так и не докатилось. Но чтобы древнему деду вздумалось следовать довольно сомнительной моде — такое юноша видел впервые.

Лодки не стали пришвартовывать друг к другу, но модник-старикашка неплохо справлялся при помощи однолопастного весла, и плоскодонка встала рядом как вкопанная.

— Дай, думаю, выйду на волну в полночный час, — продолжал тараторить старикашка. — Может, удастся какая коммерция. И тут такая удача: два скремлина, и от обоих пользы с гулькин нос, гребцы и целых два воина. — Дед в подобострастном восхищении поднял два растопыренных пальца. — Контрабанда, словом. А у старика трубы горят. Ой, горя-я-т!

— Привет, Хароныч, — усмехнулся гид. — А я смотрю, ты всё так же слаб на язык.

— Годы уже не те, — пожаловался дед и тут же захихикал, словно выдал какую-то удачную шутку. — Ну, что, скремлинов берёшь, серебряные монеты приготовил?

— Не сейчас, — отозвался Хардов.

— У меня молоденькие скремлины, совсем ещё малыши, с незамутнёнными глазами.

— Обойдусь своим, — тихо сказал гид.

— Понимаю, понимаю, — дед участливо закивал, — но бедолага Мунир-то, гляжу, захворал. И не скоро оправится, если оправится. И как же ты шлюзы-то собираешься проходить? Без скремлинов-то как смотреть в тумане?

— С Муниром всё в порядке.

— Ой, да-да-да… И мне птичку жалко! На речную деву рассчитываешь? Понимаю. Недолюбливает меня старая ведьма, но говорю не поэтому: даже если её знахарство удастся и снимет она мёртвый сглаз, не скоро бедолага Мунир сможет тебе помочь.

— Там и поглядим.

— Тебе что, жаль серебряных монет? Деду на опохмел?

— Ты же знаешь, что это не так.

— Ой, горят трубы… Выпить-то дашь?

— Конечно. — Хардов кивнул. Затем нагнулся и осторожно, чтобы не потревожить ворона, поднял увесистые кожаные меха. — Когда разойдёмся.

— И то верно: пьянство и коммерция несовместимы. — Старикашка жадно посмотрел на флягу и принялся крутить пуговицу на пиджаке. — Не сидр-то хоть? — сглотнув, поинтересовался он, а в глазах его мелькнуло что-то от побитого пса.

— Обижаешь: неочищенный яблочный первач, как ты любишь, — заверил деда гид.

Старикашка облегчённо вздохнул, ласково погладив серьгу на правом ухе и пробубнив: «Серебряные монеты, серебряные монеты…»

— Хороший ты человек, Хардов! — громко возвестил он.

— Сомневаюсь, — усмехнулся гид.

— Человечище! Но долг твой растёт.

— Ещё не пришёл срок.

— Да я не о том, — отмахнулся старикашка. — Просто если Хардов в полночный час вышел на канал, да ещё самогону деду поднёс, то будь уверен и к доктору не ходи — долг его ещё возрастёт.

— Постараюсь этого избежать.

— Зарекалась лиса кур не есть… Хардов, они уже ищут его. Только пока не знают где.

— В курсе. Видел неделю назад, как кто-то переправлялся через канал с белым кроликом. Так, Хароныч?

— Ну-у… — замялся дед.

— А потом зверь этот всплыл в одном из трактиров Дубны. Твоя зверюга?

— Они принесли мне серебряных монет.