Канал имени Москвы. Лабиринт

Перед глазами снова поплыло – этот нестерпимый сладковато-грибной запах сырости. А может, всё дело просто в возрасте и древние кости промёрзли настолько, что их уже ничем не отогреть. Брат Фёкл снова накинул капюшон, подумал: «Возраст не возраст, но бумага-то отсырела! Разве ж допустимо подобное обращение с таким бесценным сокровищем?» И хоть с манускрипта было сделано бесчисленное количество списков, подлинника сохранилось только два: этот и в личном пользовании брата Дамиана. А что до копий, так что ж с писаришек взять-то? Отроки больше о каллиграфии думают, а не о сути и часто путают порядок слов, то ли по неряшливости и отсутствию должного усердия, то ли… потому что списывали с более ранних копий, куда уже прокрались ошибки, меняя слова местами. И вот в этой небрежности как раз таки и затаилось большое зло: по глубокому убеждению брата Фёкла, не только сакральные числа (о чём уже давно никто из братьев не спорил), но и порядок слов являлись сутью и содержанием Книги, таинством деяний Озёрных Святых. Да и самих их было Девять, как и священных печатей…

Озноб прошёлся по телу, и пришлось сильнее закутаться. Действительно, возраст: на лбу-то испарина, а в сердце холод. Сегодня впервые с этим самым мутным холодом внутри брат Фёкл подумал, что, возможно, дело не в небрежности и отсутствии должного усердия и порядок слов перепутали намеренно. Ещё давно, когда списывали первые копии, ведь бесценные подлинники не давали в руки даже посвящённым, лишь самый ближний круг… Это, конечно, возмутительная ересь со стороны брата Фёкла – усомниться в благочинности деяний Возлюбленных и усмотреть какой-либо злой умысел, тем более что ошибочки незначительны, так, мелкие детальки, но…

Старый монах дёрнул головой, и ему пришлось зажмуриться: только что манускрипт перед его глазами раздвоился и соединился вновь. Брат Фёкл отклонился к стене и тяжело задышал – стар он стал для ночных бдений. Но прилив дурноты вроде бы отступил.

«Разделённые грянут с севера, из-за Тёмных шлюзов и Пустых земель», – произнёс брат Фёкл одними губами.

«…И тогда посреди Пустых земель станет невозможно дышать.

Лабиринт укроет верных Слову

От Четырёх псов чёрного человека…»

«О чём это я? – подумал брат Фёкл. – Зачем повторять всем известные азбучные истины, что лекторы-монахи вбивают в юные головы послушников?!»

Но его глаза сами отыскали в раскрытой странице знакомый абзац. А потом взгляд переместился на кусок бумаги, где он делал свои пометки.

Потому что числа, вот зачем! Числа. Только он использовал их по-другому, – брат Фёкл всё ещё не мог прийти в себя от совершаемой ереси, – использовал необычным способом. Он позволил себе кое-что. Предположение. Что, помимо сакрального, цифры-числа имели ещё кое-какой смысл. Результат его ужаснул, видимо, и вызвав этот прилив дурноты. Вместо всем известного канонического стиха о том, что грянет, когда придут полчища Разделённых: «…И тогда посреди Пустых земель станет невозможно дышать», – фразы, которую только что почти безмолвно произнесли его губы, он смог прочитать кое-что иное. Новое и совсем другое.

Это не было случайностью. Текст оставался связным, но полностью менялся весь смысл.

«…И станет Лабиринт от человека».

Брат Фёкл сморгнул.

– Четыре пса, – глухо пробормотал он. – Две смерти и Три вечерних зари…

Дымчатый котёнок посмотрел на него с любопытством и снова принялся ловить свой собственный хвост. Брат Фёкл улыбнулся ему.

Не было ошибкой, случайным совпадением одной фразы. Найденный им ключ ложился на всю страницу. Одна ересь тянет за собой другую, именно так открываются ящики Пандоры. Брат Фёкл позволил себе применить метод, тайный шифр из чисел, известных в Пироговском речном братстве каждому, на весь священный текст. И Книга зазвучала совсем по-другому.

Сердце брата Фёкла забилось сильнее, но не ровно, в груди защемило.

«Надо найти ещё возможные значения слова «громада», – пометил он на своём отдельном листе бумаги. А потом снова уставился на раскрытую страницу. И тут же, словно сравнивая, перевёл взгляд на сделанные пометки. Тряхнул головой, зябко озираясь, и тёмно усмехнулся. Ещё один с детства знакомый канонический стих зазвучал по-другому:

«…Три вечерних зари соединятся,
Затем укроется небо тьмой.
Лабиринтов свет иссякнет…»

И главное, дальше, на самой последней странице: «…Тогда сей день будет пиром Разделённых».

Этим стихом заканчивалась Книга Пророчеств. За карой Господней уже ничего написано не было, ничего не следовало – чистый лист бумаги. Только сейчас… Сейчас стих зазвучал совсем по-другому, возможно, и вызвав спазм в горле:

«…Но когда они соединятся,

Лабиринтов больше не будет».

– Это «но» в начале, – слабо прошептал брат Фёкл. – Надо будет посмотреть в другом месте. Возможно, «Деяния Трёх Святых».