Канарский грипп

Сирена затихла сразу за поворотом, и Брянов, попав на то место, увидел: катер остановился у маленького изящного мостика, перед домом, имевшим номер 17…

Он хотел было двинуться дальше, но передумал: его, Брянова, было хорошо видно изо всех окон.

И вдруг из двери подъезда повалили наружу какие-то люди, быстро заполнившие крохотную набережную, а вслед за ними появились и врачи с носилками.

На носилках белым было покрыто тело — целиком, с головы до ног.

Брянов содрогнулся.

Когда носилки стали спускать вниз, на катер, белое сползло с лица умершего… и Брянов уже не содрогнулся, а только положил руки на прохладные перила моста. Когда катер отчалил, Брянов спустился к жителям дома, горестно смотревшим вслед катеру.

— Простите меня, синьора, что с ним случилось? — прошептал он, пристроившись рядом с пожилой дамой.

Она сразу повернулась к нему и всплеснула руками:

— Инфаркт! Синьор Клейст был самым старым и самым уважаемым человеком в нашем доме. Девяносто один год, подумать только!

— Он берег здоровье, — невольно проговорил Брянов.

— Вы знали его? — удивилась дама. — Давно?

— Нет, что вы, — спохватился Брянов. — Случайно разговорились на улице… «…года за три до войны», — хотел он добавить, но сдержался и скрепя сердце пристально посмотрел даме в глаза.

Портье в гостинице «Гориция», когда подавал ему ключ от номера, очень удивился, что не запомнил нового жильца, появившегося в его смену.

Брянов поднялся к себе, там, не раздеваясь, опрокинулся на постель и решил, что надо как можно скорей запоминать Венецию только как часть тайного цифрового кода — и еще попросить судьбу о том, чтобы весь этот код разом забыть и однажды попасть в этот город вновь — человеком, а не тенью, вызванной чьим-то недобрым заклинанием из царства мертвых… Просто самим собой.

Он нашел в себе силы подняться, включил телевизор — на экране запестрела, вращаясь, какая-то викторина, и под аплодисменты замелькали опять какие-то разноцветные цифирки.

Взяв мобильный пульт, он сделал то, что предписал ему сделать человек, появившийся на пороге его квартиры с билетом на самолет, улетавший в Милан вечером того же дня. Того высокого остроносого блондина он назвал для удобства «Павловым-2». «Павлов-2» дал последнюю инструкцию: следующий пункт назначения указывать как станцию телевещания.

Он повозился с пультом и разыскал на экране стамбульского диктора.

Человек, выражением глаз напоминавший киборга, появился через четверть часа, забрал паспорт Брянова и вскоре вернулся с турецкой визой и билетом на «боинг».

Когда Брянов протянул венецианскому портье ключ от номера, тот посмотрел на него с недоуменной улыбкой…

Завтракал Брянов уже в Стамбуле и — без коньяка.

На берегах Босфора он почувствовал себя куда свободнее и решил не торопить события, а для начала показать Константинополь если не себе — все равно предстояло забыть все его красоты и чудеса, — то хотя бы Паулю Риттеру, некогда мечтавшему попасть в столицу Византии вместе со своей возлюбленной. Брянов смутно надеялся, что в обмен на это путешествие по городу душа Пауля Риттера поделится с ним какими-нибудь тайнами и даст прямые ответы на самые актуальные вопросы: что делать и кто виноват.

Еще в Венеции он хотел было набрать телетекстом название заветной гостиницы, но, даже не слыша голоса Пауля Риттера, ясно осознал, что это будет непростительным предательством.

Утром он очень обрадовался, увидев на туристской схеме, что от гостиницы, где его поселила фирма «Павлов и К°», до «Эреджени» всего минут пятнадцать ходьбы.

Он поступил как бывалый конспиратор, уходящий от «хвоста», сделав многочасовой и многокилометровый крюк с заходом на азиатский берег и посещением Галатасарая, на высотах которого он заметил, что взирает на Золотой Рог и великий город, войдя в роль лермонтовского Демона.

Когда турецкое золото вечерней зари ненадолго покрылось зелено-светящимся полотнищем чужой веры, Брянов подошел к парадной двери старинной гостиницы «Эреджени».

На той открытке был ясный день. Брянов все рассчитал: теперь, когда он оказался перед фасадом, освещенным старыми фонарями, и поднял глаза на полукруглые окна, в которых искрились люстры, никаких ужасных пустот не открылось в его памяти и никаких новых картин из этих пустот ему не явилось. Брянов действовал теперь на нейтральной территории времен и воспоминаний.

Войдя в гостиницу, он обратился к портье на английском языке. Он сказал, что на имя — и чуть было не назвал своего имени — некого Пауля Риттера должно быть оставлено сообщение. Портье углубился в какие-то пустоты под стойкой и наконец пристально посмотрел Брянову в глаза. Тот не отвел взгляда.

— Простите, сэр, как вы сказали? — вежливо переспросил импозантный черноусый портье.

— Пауль Риттер… Сообщение может храниться давно.

— Давно?.. Один момент.

Портье набрал телефонный номер и с кем-то коротко перемолвился на своем турецком наречии, успев при этом несколько раз с восточной почтительностью покивать Брянову.

— Все в порядке, сэр, — с широкой улыбкой сказал он, положив трубку. — Действительно так. Очень давно.