Канатные плясуны

Он выпил весь стакан не отрываясь, только было слышно, как глотает, и кадык ходил вверх и вниз со звуком передергиваемого затвора.

От роскошной грозди винограда отломил ягоду, понюхал и бросил обратно на блюдо.

— Ты кто такая, принцесса? — он каким-то мутным, как у снулой рыбы, взглядом посмотрел на Джессику. — Рассказывай новости.

— Я блядь, а не радио, — сообщила Джессика, — Новости по радио рассказывают.

— Полсотни штук зеленых в городе бродят, да? — не обратил внимания на ее реплику человек в полотенце. — И ты хочешь, чтобы мои пацаны зубами из-за них сцепились… А они ведь сцепятся, здесь у нас это бо-ольшие денежки, — он с тоской посмотрело на ополовиненную бутылку коньяка, но наливать снова не стал.

— Я свою долю хочу, — пояснила Джессика. — Я того типа знаю. Дай долю, и я вам его покажу.

— А остальные подельники? Ты же не одна кассу брала? Мне уже одна птичка прочирикала. Какой процент остальные хотят?

— Какое дело мне до остальных? — Джессика пожала плечами.

— У остальных свои языки есть, пусть и договариваются.

— Ладно, возьмем эти бабки, тогда и поговорим о твоей доле, — отрезал «авторитет». — Все выезды перекрыть, — бросил он стоявшим у дверей «быкам». — И с «батончика» этого, — он указал на Джессику, — глаз не спускать!

— Батяня, ты меня не кинешь, когда дело сделаем? — простодушно спросила она.

— Я потому и живой доколе, что слово свое всегда держу, — по-отечески ласково пояснил худой старик.

* * *

— Так, — начал Дима, раскрыв рюкзачок, — Раз — старая газета, — он бросил ее на пол, — Два — горбушка хлеба, завернутая в старую квитанцию… Такую же старую, как сама горбушка.

— Не нравится мне это, — поежился Семен.

— Что тебе не нравится?

— Обыскивать вещи бедной девушки. В этом есть что-то подлое.

— Ну и не надо, — Дима отшвырнул от себя рюкзачок, и тот упал в проходе между кресел зрительного зала. — Получается, я монстр какой-то…

— И правильно! — Семен всплеснул руками, — Девочка пошла к бандитам, чтобы выручить наши деньги. Может быть, сейчас она… может быть, сейчас ее… а вы тут грязное белье перебираете…

— До белья я еще не добрался, — заметил Дима, глядя на валявшийся между кресел рюкзачок. — Не уверен, есть ли оно у нее в принципе… Но помочь надо. А после задать кое-какие вопросы.

— Как ты собираешься ей помочь?

— Утро вечера мудренее, — Дима зевнул. — Располагайтесь, — он широким жестом обвел рукой зрительный зал.

— А ты куда?

— Поброжу немного по театру. Короче, поностальгирую…

— Понос… чего? — хохотнул Ренат. — Говорил тебе, в жизни есть два железных правила: никогда не разговаривай с незнакомцем на Патриарших прудах и не жри шашлык на улице. И тут и там присутствует пудель.

— Какой пудель? — Дима поморщился.

— Оставь его, — посоветовал тихо Семен. — Видишь, Джимми не в настроении.

Сначала Дима зашел в гримерную и провел там не меньше часа. Потом прошел в костюмерную. Он надеялся, что наряд, который ему нужен, моль не успела съесть. Затем, действуя взятым с пожарного щита ломиком, взломал дверь и добыл из реквизита два бутафорских револьвера. И, наконец, у мирно посапывающего в кресле первого ряда Семена достал из кармана завернутые в целлофан деньги…

* * *

В три часа ночи в дверь сауны постучали. Дежуривший несколько оплывший жиром парень открыл, соблюдая меры предосторожности, дверь. На улице стоял знакомый ему Гога, который «колымил» по городу на старенькой «Ауди».

— Слышь, братан, — жарким шепотом, торопливо и комкая, сообщил Гога, — У меня в тачке «пиджак» сидит… Я у вокзала его подобрал, когда ночной пассажирский из столицы ждал… Прикид — что надо, как у лорда… Развлечься, говорит, хочу. Я — ему: какие, господин, у нас развлечения? В гостиницу, вот, за стольник отвезти могу, это далеко от вокзала. А он мне вашингтон протягивает, только, прими, сто баксов вместо рябчиков! И говорит так, сквозь зубы: ты вези быстрее, срежь дорогу, я ждать не люблю, а гостиница мне по боку, я на шконке в поезде отоспался. Ну, тут я его — в «Уют», а там уже закрываются… Пускать не хотели. Так он за жаренного цыпленка с рисом снова сто гринов двинул и сдачи не попросил…

— При лавэ? — спросил громила, в свободное от дежурства по сауне время саксофонист в том же «Уюте».

— Не то слово… — Гога поднял вверх глаза. — Как клен осенью листья сбрасывает.

— А чего ему теперь надо?

— Да развлечений. Где, мол, тут у вас играют, я в рулетку хочу. Но, думаю, ему и сауна сойдет, разве что еще девку какую… Вместо рулетки, пусть мудями крутит.

— Ну, девку-то нетрудно, — задумчиво сказал саксофонист. — Братва как с цепи сорвалась, никого в бухте нету, стрелку что ли с кем забили, не знаю. Так что, почитай, весь живой товар в простое. Только звякнуть, через полчаса будут, на выбор.

— Только ты учти, — еще тише прошептал Гога, — я приметил… Чтоб ко мне, в натуре, не предъявили… У него ствол один под мышкой, а другой — сзади, за поясом.

— Македонец, что ли? С двух рук мочит?

— Во-во… Так что вы его ублажите по-высшему. Он заплатит, сто пудов, и проблем не будет.