Канатоходец: Воспоминания

В Колонии я особенно сблизился с Ионом Шаревским — моим одноклассником. Он отличался умом и образованностью. Будучи страстным любителем природы, он втянул меня в активное взаимодействие с ней. Собирали коллекции насекомых, наблюдали за жизнью мелких млекопитающих, с погибших животных снимали шкурки и обрабатывали их специальным мышьяковым мылом. Но не только это он знал — он что-то рассказывал нам о неевклидовых геометриях, об актуальной и потенциальной бесконечности и о том, чем отличается культура от цивилизации. Позднее он стал юннатом при Зоологическом парке, экскурсоводом парка — юноша со всей серьезностью поучал взрослых и получал за это гонорар. Ион происходил из купеческой среды — его отец в свое время владел большим универсальным магазином в Самарканде, а в 20-е годы соответственно стал нэпманом, владевшим комиссионным магазином в Москве. Уровень их жизни был намного выше уровня жизни профессорской семьи (даже после того, как ученые стали регулярно получать серьезную помощь[78] от США в рамках «АРА»). У нас, детей, не было зависти. Мы с удовольствием приходили в просторную квартиру, где можно было «утонуть» в кожаном кресле, достать из шкафа том энциклопедии Брокгауза — Ефрона или непонятного Шопенгауэра или начать играть в громадного размера шахматы из слоновой кости.

Да, в те годы нас научили главному —, дружить с одноклассниками и стремиться к непонятному, незнакомому.

Но тем, кто готовил нам «счастливое будущее», все это не нравилось. И борьба началась. Первый вызов — приказано выбрать из числа учеников представителей в Педагогический совет. Даже из младших классов. Весь преподавательский состав был против, и особенно директор — А.П.Нечаев. В Педагогическом совете всегда было что-то интимно-педагогическое, не для учеников. Но выборы все-таки состоялись[79].

Я был выбран из своего класса и стал ходить на педагогические советы. Мне было нестерпимо стыдно. Даже стыдно до сих пор. Ведь учителей мы почти боготворили, а тут нужно было вмешиваться в их суждения, за что-то голосовать.

Очень быстро назрел трагически прозвучавший конфликт между преподавателями и представителями от учеников старших классов. Смысл этого конфликта мне был мало понятен, и потому я его не запомнил.

Школу закрыли. Как горько это было для нас!

Немного забегая вперед, скажу, что к концу 20-х годов А. П. Нечаев был выслан в Семипалатинск, где он работал просто врачом-психиатром. В начале 30-х я как-то встретил Т. Г. Маркарьянца: он работал в библиотеке ВЭИ — одного из крупнейших научных центров Москвы. Работал простым переводчиком с немецкого языка. Его философские знания тогда уже стали никому не нужны, а с ними и его скрипка. Ион Шаревский был расстрелян 29/VII-37 г., в день вынесения приговора. И все это во имя «светлого будущего».

Начались поиски новой школы. После нескольких опробований я остановился на обычной школе, что около Смоленской площади. Там прежде всего привлек внимание математик — четкостью и строгостью изложения. После его отчетливых объяснений решать алгебраические задачи было, что орехи щелкать. Поразил преподаватель литературы Борис Юльевич Айхенвальд [80]. Бросалась в глаза его внешность — светло-синяя толстовка и изысканный небольшой галстук, густые черные волосы, заросшие курчавыми волосами щеки, нерусское пенсне и немецкая авторучка (своих еще не было). Примечательной его особенностью был лицевой тик, который не только не портил, но даже придавал живость и значимость этому лицу. И методика преподавания была у него своеобразной — он не учил нас литературе, а вводил в нее и путешествовал в ее образных пространствах вместе с нами. Скажем, вдруг читал нам рассказ И. Бунина объясняя его стилистическую красоту. Или декламировал поэму А. Блока комментируя и вразумляя нас. Иногда читал и отрывки из произведений ранних пролетарских писателей. Эти совместные чтения погружали нас в литературу: она входила в нас, а мы — в нее.

Было и другое — вместо истории появились уроки обществоведения. Преподавательницей этой дисциплины была строгая и суровая женщина. На нас она смотрела как на неучей или невежд, в которых надо было «впихнуть» бесспорные истины, скажем, историю большевистской партии. Никак не удавалось понять, в чем существенное различие между большевиками и меньшевиками и почему так важны формулировки партийной принадлежности. Ведь учились мы в школе все вместе, не обсуждая вопрос о том, каким требованиям должен отвечать статус ученика. Учебником была книга Г. Е. Зиновьева Мы были настроены против нее из-за скудости изложения, из-за непонимания значимости тем. Автора в своей среде мы называли просто Гришкой. Как-то отец увидел у меня эту книгу и спросил: «А это зачем у тебя?» Я ответил: «Это учебник». Он полистал эту книгу и сказал: «Как можно изучать такие глупости?» И у меня на душе полегчало от этой оценки — значит, не по тупости мы ее не понимали.