114. Тот, кто раб против своей воли.
— он сможет быть свободным.
Но тот, кто стал свободным по
милости своего господина и сам
отдал себя в рабство, — он более
не сможет быть свободным.
Среди рабов единственное место
Достойное свободного — тюрьма.
Ничто не предвещало беды: 22 октября 1936 года я вернулся с концерта и спокойно лег спать. И тут же проснулся — кто-то шарил у меня под подушкой. Открываю глаза: следователь ищет револьвер. В комнате еще его помощник, понятой и солдат с винтовкой, штыком навыпуск. Предъявляют ордер, где я читаю про обыск, и дальше палец следователя закрывает какое-то слово. Требую прочесть весь ордер, он долго не разрешает. Наконец, вижу ранее закрытое слово — «и арест». Закрывали, как оказалось, чтобы я раньше времени не волновался. Все начиналось с обмана — мне хотели представить, что ордер дан только на обыск.
Обыск ведется тщательно — просматривается каждая бумажка, каждая страница книги. Сыскное чутье: отбирается все то, что хоть сколько-нибудь характеризует мой облик. Затем обыск переходит в комнату моей мачехи. Отец протестует — ведь ордер дан только на обыск у меня. Составляется акт протеста.
Наконец, обыск закончен. Мачеха заботливо готовит мне зимнюю одежду и запасное белье. Следователь вызывает легковую машину, и мы запихиваемся в нее. И тут первая удача — обалдевший от обыска, от вороха книг и бумаг, следователь забывает взять свои трофеи. (Позднее они так и не востребовались — эта забывчивость могла бы дискредитировать следователя.)
Машина подъезжает к дому, что на Лубянке. Открываются железные ворота.
Сделанные в тюрьме фотографии вышли лучше, чем когда-либо до или после.
Дальше уже на «черном вороне» путь в Бутырку. Утром вхожу в камеру № 70. Краткий разговор со старостой камеры. Мне отводится место посередине нар. Это, оказывается, привилегия. Новички обычно поселяются у «параши». Только «по-настоящему политическим» делается исключение.
сразу попал в политические.Но вот и первая мизансцена на подмостках этого театра абсурда. Меня спрашивают про последние политические новости. Отвечаю, что ничего не знаю. Меня уговаривают — «не бойся!». Да я и не боялся. Просто газет не читал уже недели две, наверное. В нашей семье они и не выписывались. Вся эта политическая свара была просто не интересна. Но кто мог этому поверить — я ведь выглядел как настоящий политический, а не какой-нибудь там рассказчик анекдотов. Позднее лишь немногие поняли, что в этом нечитании и был уже политический вызов.
В первый же вечер меня вызвали на короткий допрос. Следователь зачитал имеющийся у него агентурный материал и сообщил, что обвинение будет предъявлено по ст. 58, 10–11 (контрреволюционная агитация и организация).
Он сразу же начал мягко оценивать ситуацию: «Дело, конечно, пустяковое — надо честно признаться во всем, и вам дадут ссылку, будете работать по специальности и скоро вернетесь в Москву». И тут же предложил подписать признание, указав о том, что руководил всем Алексей Александрович Солонович (из ссылки) через свою жену Агнию Онисимовну Солонович. Я, естественно, отказался подписывать эту галиматью. Тогда прозвучало: «Но вам же будет хуже». И на этом закончилась первая встреча.
В доносе речь шла о группе из шести человек, пятеро из которых были знакомы с детства или с юности, а четверо — Ион Шаревский, Юра Проферансов, Игорь Тарле (рано умерший) и я — были близкими друзьями. Ион Иоффе в группу входил как младший двоюродный брат Шаревского, Игорь Брешков был его хорошим знакомым. Ясно было, что кто-то из этой группы был секретным осведомителем. Но кто? Как могло это случиться в такой малой, с детства спаянной группе? Было ясно, что нити тянутся каким-то образом в с. Каргасок (Нарымского округа, Западно-Сибирского края), где Шаревский был в ссылке вместе с А. А. Солоновичем и где репрессивные органы готовили провокацию.
Через день еще один допрос — теперь уже на всю ночь. Всего было примерно тридцать допросов. Все с вечера и до утра, через сутки. Ситуация довольно быстро прояснилась: сотрудником КГБ оказался Иосиф Исаевич Иоффе[123]
, который в течение двух последних лет календарно сообщал обо всех наших встречах, включая, скажем, и минутные встречи во время проводов Проферансова на вокзале — он как геолог постоянно бывал в отъездах.