Канатоходец: Воспоминания

Очередь мгновенно рассеялась. Нас испугались, как зачумленных. С ночлегом я также как-то раз попал впросак. Остался у жены. И вдруг в начале ночи звонок в дверь. Входят двое в форме и еще один. Понимаю: пришли арестовывать Татьяну Владимировну — сестру жены. Она была на даче, но обыск все равно провели. На мой дефектный паспорт не обратили внимания — это дело не их епархии, а милиции — рангом ниже. Обыск был проведен вежливо. Когда младший из них нашел серебряные ложки, оставшиеся еще от помещичьей усадьбы, то старший сказал — «оставить».

Позднее Татьяна Владимировна получила десять лет лагерей за знакомство с Даниилом Андреевым. Для нее это был двойной удар. Она еще после окончания войны[162]^] ждала Даню как будущего мужа. И вдруг все рухнуло в один день. Другая женщина неожиданно оказалась избранницей. Несостоявшийся долгожданный брак, а потом еще и арест из-за бросившего ее человека. Сражена была и ее мать — она мечтала увидеть свою любимую дочь замужем за поэтом. Настоящим поэтом. Поэтом милостью Божьей. Она не намного пережила случившееся.

Вскоре после этого события последовал странный телефонный звонок. Незнакомый строгий и властный голос настойчиво требовал Ирину Владимировну (мою жену). понял — вызов на допрос, после которого возможен и арест. Сказал, что она куда-то уехала. И действительно, она вскоре уехала в санаторий по путевке, полученной еще из Дальстроя — московского филиала колымской вотчины.

Конечно, Ирину Владимировну в некотором смысле защищало то, что она последние годы не была близка к Даниилу. Но была и страшная улика. Центральным моментом в деле Дани был его неопубликованный роман Речь в нем шла о мистической организации наших дней. Первая часть романа была посвящена Ирине Владимировне. Криминальной, с позиций органов безопасности, оказалась вторая часть, где в деталях в стиле Достоевского описывалось покушение на Сталина. Получив этот материал, органы ахнули — в их интерпретации это было не художественное произведение, а инструкция к действию.

Такого еще не бывало… И 25 лет политизолятора получает Даня в 1947 году. Из них 10 лет он просидел во Владимирской тюрьме. Вышел оттуда тяжело больным только в 1957 году и через два года умер, сумев за это время восстановить свои стихи[163] и закончить два своих фундаментальных произведения: Разные сроки получили его друзья за то, что слушали, как он читал свои произведения. По одним источникам (от пострадавших друзей), их было около 100, по другим — много больше. Дело Даниила Андреева до сих пор не подвергнуто критическому анализу, хотя возможности для этого есть. Почему? Что там скрывается?

Но теперь возвратимся к моим делам.

Несмотря на все волнения и напряженность, я пытался понять, что же стало с Москвой. бродил по улицам, переулкам, площадям. Все знакомо, все как было прежде, как я помню. Но опустел дорогой моему сердцу город. Нет знакомых, дорогих мне людей ни в квартирах, ни в научных учреждениях, ни в театрах. А если кто и есть, то они теперь уже не те.

Над всем городом распростерлась тоска, уныние.

Если действительно это осознали посвященные в великую тайну будущего, то уместно прозвучат здесь слова Даниила Андреева [Андреев, 1990], написанные в камере Владимирской тюрьмы в первой половине 50-х.

И если это так, то понятным становится услышанный мною однажды грубоватый «философский» диалог:

— Осволочилась жизнь.

— Ну и что?

— Кому что, а мне ничто.

— Говоришь, осволочилась. А дальше что?

— Ничто.

— А что в ничто?

— В ничто — ничто: ни очередей, ни сволочей.

Это — без поэзии. Но с поэзией, по-моему, «грустней и зорче» (как у М. Волошина), превращение «звука в луч» (как у Н. Гумилева).

А что же я увидел в науке? Позднее при встрече с учеными (и прежде всего с академиком А. Н. Колмогоровым — представителем вероятностного мышления) увиденное сформулировалось так:

Странствия по стране