Кандибобер (Смерть Анфертьева)

- Значит, мораль - понятие растяжимое? - спросила Света, не придавая слишком большого значения своему вопросу. Она подняла с земли кленовый лист посмотрела через него на солнце, и лицо её озарилось цветом осени. И в душе Анфертьева дрогнуло и заныло. Скорее всего это была любовь. Или что-то очень на неё похожее. Анфертьев испугался, он не был готов к смятению и нервной взвинченности, сопровождающим подобные смещения в душе. Но это был приятный испуг. Жизнь, которая ограничивалась заводским двором, щелью в заборе, тридцатью метрами квартиры, сумрачной фотолабораторией, жизнь, в которой самыми большими радостями были свежие рубашки и хороший галстук, вдруг раздвинулась, запреты рухнули, и только легкий прах от них вился на свежем осеннем ветерке. С радостным ужасом Анфертьев видел, что мир вокруг него простирается бесконечно и зовуще. Все рядом, все доступно, достаточно протянуть руку. Он провел ладонью по щеке Светы, и она приподняла плечо, пытаясь задержать его ладонь, прижать к своей щеке.

- Нет, - сказал он, - мораль не растяжимое понятие. Просто его нельзя сводить к толкованию, которое дает очередное начальство.

- Но тогда все очень легко свести к своему толкованию.

- Ну и что? Если веришь в себя, веришь себе... если твои желания никому не грозят... Разве что собственному растительному существованию... если это дает тебе ощущение постоянной, насыщенной жизни... И у тебя не корыстные расчеты, а надежды на счастье...

- Но и корыстные расчеты могут обещать счастье, - возразила Света, не отпуская руку Анфертьева.

- Если счастье в корысти... Много ли оно стоит?

- Какова корысть, - усмехнулась Света.

- Мой самый корыстный расчет заключается в том, чтобы пройти по этой тропинке ещё метров сорок и тогда бледные лица, приникшие к окнам бухгалтерии, скроются за листвой.

- Почему им так любопытно?

- Они лишены чего-то подобного.

- Но это же страшно?

- Конечно.

- Нас осуждают?

- Осуждают меня.

- Почему?

- Я старше, я мужчина, я женат... А ты - моя жертва. Они боятся за тебя.

- Разве я в опасности?

- Да. Ты отступила от здравого смысла. Вернее, ты ещё не отступила, но именно этого они и боятся.

- То, что я сейчас с тобой...

- Они опасаются большего.

- А ты?

- И я.

- Я тоже.

- Это хорошо... Значит, мы не сделаем лишнего.

- А необходимое, естественное, разумное?

- Тебе всегда хочется поступать, как велит здравый смысл?

- Нет. Наверно, это плохо, но далеко не всегда.

- Почему?

- Не знаю... В нем есть что-то от ограниченности. Здравый смысл представляется мне чем-то вроде инструкции. Это как при строгой няньке всегда хочется поступить наоборот.

- Опасные мысли для служителя Сейфа, - сказал Анфертьев и сразу почувствовал, как что-то напряглось в его душе. Ему показалось, что он услышал скрип раздавленных паркетин под чугунными ногами Сейфа, удовлетворенный лязг стальных стержней в его глубинах. Анфертьева охватило ощущение, будто он должен вспомнить что-то, увидеть, понять, будто в эту самую секунду происходит очень важное и необходимо сделать ещё небольшое усилие, напрячь кое-какие силы в себе и увидеть нечто - судьбу, будущее, итог. Анфертьев закрыл глаза, сжался, пытаясь вызвать из подсознания зреющее предчувствие. Но нет не удалось. Он перевел дыхание, утешаясь тем, что ощущение повторится и тогда, кто знает, может быть ему повезет больше.

А вечером Анфертьев рассказывал Таньке сказку.

Танька была для него чем-то вроде компаса. Не зная, как поступить, в какую сторону склониться, Вадим Кузьмич вспоминал дочь, и ложное отпадало само. Он не пытался вообразить, как поступила бы на его месте Танька, ему достаточно было представить её круглую мордашку, синие глаза, горевшие ожиданием необычного, чтобы сразу обнаружилась фальшь в словах, поступках, решениях...

Так вот сказка... Танька (лежит в своей кроватке, сдвинувшись к самой стенке):

- Пап, садись! Здесь много места, садись. Вот так... Тебе удобно? Не тесно? А то я могу ещё подвинуться... Сказку, пап!

Вадим Кузьмич (присаживается):

- А может, завтра?

Танька (с отчаянием, мольбой, скорбью):

- Пап!

Вадим Кузьмич:

- Ну, хорошо... Значит, так... Жила-была девочка. Звали её Маша. Пошла она однажды в лес и заблудилась...

- Нет! Я знаю. Нашла она домик, а в нем жили медведи, их не было дома, она все съела, стул сломала, спать завалилась, а подружки без неё вернулись... Нет-нет, не хитри!

- Ладно... Ты не слышала про ежика, у которого иголки не выросли? Нет? Ну, слушай. Родился однажды в темном дремучем лесу...

- Там и волки были, и медведи, и змеи поганые, да?

- В том лесу много чего водилось - бурундуки, кроты-подземельщики, лисы кровожадные...

- И лешие, и кикиморы болотные?

- Леших там было видимо-невидимо. Так вот, родился в том лесу маленький ежик. И оказалось, что у него нет ни одной иголки. Что тут делать? Ежик подрос ему погулять хочется, а мама не пускает, потому что любой зверь его сразу же съест. И вот как-то утром, когда мамы дома не было...

- Она, наверное, ушла на базар за картошкой?

- Да, скорее всего. Только мама скрылась за деревьями, ежик выскочил из-под пня и бегом в лес. И вдруг навстречу ему...