Кандибобер (Смерть Анфертьева)

- Тогда ещё ничего, - пробормотал Анфертьев и, вынув бутылку из кармана, убедился, что там ещё кое-что осталось. Водка нагрелась и не холодила его левый сосок. Анфертьев догадался, что сидит во дворе дома, где живет Света. Да-да, все правильно. Он здесь уже бывал, и вот, надо же, опять его затащили сюда смутные желания. Потом он понял, что сидит на скамейке давно, не меньше часа, и ждет Свету. Он почему-то решил, что она обязательно должна почувствовать, что он здесь.

И тут он увидел Свету. Она вышла из подъезда в наброшенном на плечи пальто и с ведром в руке. Придерживая пальто. Света пробежала к мусорному ящику.

- Вот видишь, старик, твой расчет оказался верным, - похвалил себя Анфертьев и крикнул:

- Света! Она остановилась, посмотрела в его сторону и, увидев светлое пятно плаща, подошла:

- Вадим? Что ты здесь делаешь?

- Отдыхаю. Шел домой, решил передохнуть... Сейчас дальше пойду, - он махнул рукой вдоль двора.

- Но тебе в другую сторону!

- Ох, Света... Кто может сказать наверняка, какая сторона наша, в какую стоит идти, в какую не стоит... Где я смерть найду, где богатства, где красавица меня поджидает...

- Боже! Ты пьян!

- Самую малость, Света, самую малость... Присядь. Я это место и нагрел, и высушил... Садись, тебе понравится, - Анфертьев сдвинулся в сторону. - Хочешь выпить? - Он вынул из-за пазухи бутылку.

- Нет. Не хочется.

- А ты не будешь возражать, если я выпью?

- Пей, - Света передернула плечами. Анфертьев запрокинул голову и двумя большими глотками допил водку. Повертев бутылку в руках, он осторожно поставил её в ведро.

- Это ты виновата, что я так напился. Я хотел с тобой выйти, а ты сбежала... Нехорошо. Мне стало так горько, так обидно... Что я чуть было не заплакал.

- Сейчас уже легче?

- Да, отпустило маленько, - Анфертьев замолчал, будто прислушиваясь к себе.

- Да, полегчало. Еще бутылку-вторую, и станет вообще легко.

- Ты уже был дома?

- Нет, только иду.

- Ты что же, пять часов добираешься?

- Может быть... Скажи, что я добираюсь пять лет, и я соглашусь с тобой ещё охотнее. Не исключено, что я иду к себе уже пять тыщ лет и мне быть в пути ещё столько же... Мы идем, бежим, едем, хотя заранее знаем, что никто нас нигде не ждет, что топать нам до самой смерти. А прийти куда-то и убедиться, что мы на месте, что путь окончен... Нет, этого нам не суждено.

Представляешь ужас! Найдем ночевку - и уже считаем, что мы дома... Нам дадут какой-нибудь похлебки, а мы уже готовы выть от радости, что родню обрели... Где-то на работу взяли, жалованье определили, метлу в руки сунули, а мы уж кричим, что себя обрели...

- Как ты думаешь, - отрешенно проговорила Света, глядя на окна, разноцветными искорками светящиеся в её глазах, - как ты думаешь, мог Борис Борисович взять деньги?

- Борис Борисович? Кто это? А, Квардаков... А почему бы и нет? Ведь он брал их всю свою жизнь и, не случись сегодня этого печального происшествия, продолжал бы брать до конца жизни.

- Ты имеешь в виду зарплату?

- Назови это зарплатой, жалованьем, пособием, взяткой... Какая разница? Он брал эти деньги из твоих рук, отлично понимая, что не заработал их. Но ни разу не отказался. Ведь ни разу?

- Но и ты не отказался.

- Я - другое дело. Мне платят меньше тех денег, на которые можно прожить.

- Как же ты живешь?

- Жена кормит. И потом, я свои деньги все-таки зарабатываю. Может быть, снимки не входят в число основной продукции нашего завода, но меня наняли делать снимки, и я их делаю. И неплохо справляюсь со своими обязанностями. Свои сто рублей я зарабатываю.

- Тебе платят сто двадцать.

- Нет, Света. Это в каких-то ваших бухгалтерских ведомостях стоит цифра "сто двадцать". Но ты хоть раз дала мне эти деньги? Нет. Ты даешь мне сто рублей, а все почему-то считают, что я получаю сто двадцать.

- Вот и о деньгах поговорили, - улыбнулась в темноту Света.

- Видишь ли, мы можем о них говорить, можем о них молчать, можем о них слагать стихи или распевать песни - все это не имеет ровно никакого значения, потому что мы о них никогда не забываем, как о собственной смерти. Предстоящей смерти, которая все ближе.

- Так ты никогда не говорил, Вадим, - озадаченно произнесла Света. Что произошло?

- Большие деньги... Особенно в чужих руках заставляют смотреть на вещи трезвее. Даже после бутылки этой паршивой водки.

- Пей коньяк.

- Коньяк пусть пьет Квардаков. Если его выпустят.

- А могут и не выпустить?

- Откуда мне знать, - Анфертьев отгородился воротником плаща и от Светы, и от её вопроса.

- Подожди, - сказала Света. - Какие-то слова ты произнес недавно, я все время пытаюсь понять, что стоит за ними... Да, ты сказал, что, не случись сегодня этого происшествия, Борис Борисович и дальше получал бы свою зарплату...

- Получал бы! - убежденно сказал Анфертьев.

- Я не о том. Из твоих слов выходит, что ты не веришь в его виновность?

- Света, - Анфертьев решился наконец положить ей руку на плечо, - так ли уж важно, во что я верю?

- Что же важно?

- То, как я поступаю. Как ты относишься ко мне, а я к тебе. Важно, сколько я зарабатываю, потому что это определяет мой образ жизни. И определит мой образ смерти.