Кандидат

— Будете, — необычно строго сказала она. Её цепочки очков почти достигали пола и начала покачиваться. А затем вдруг зацепились за мою ногу, как плющ или виноград за сарай. Она подалась вперёд, ещё ближе, к моему лицу, готовясь что-то сказать. Вторая цепочка обвила мою щиколотку.

— Я не могу быть номер один, мой номер — это пять. Её голос стал шипящим как у змеи.

Нас прервал голос за спиной, где сидел генеральный директор. Он отвечал лейтенанту на просьбу подойти и забрать номерок: «А вы бросьте мне бейдж сюда. Пожалуйста, зачем мне подходить?».

Все посмотрели на лейтенанта и на генерального. Между ними было метров восемь, кстати, сидел между ними и я, с цепочками от очков на обеих щиколотках. Лейтенант, уже не такой вулканоопасный как в начале, мешкоподобно обвисая вокруг стула и стола, не стал бросать бейдж. Он только что-то записал и пробубнел, мол, когда генеральному директору будет необходимо идти в зал заседаний, он пройдёт мимо стола и возьмёт свой номер. Нежелающего вставать государственный рандомизатор назвал номером двадцать один. «А зачем вставать, правильно же?», — генеральный повторял сидевшим рядом, оправдывая свою позицию. Наш кружок молчал. Цепочечница успокоилась и пересела от меня, попав точно на стул с синей кляксой. Она пристала к деду с просьбой обменяться бейджами. Очевидно, номер один, никак не можно было ей сохранить. Дед сделал вид, что крепко уснул и увитый цепочками до пояса, не реагировал на шипение и дыхание в бороду.

Наступил момент, когда общество избранных представителей народа стало не просто досаждать, тяготить или раздражать. Я почувствовал опасность оставаться среди народа. Среди уродов физических и поведенческих. Между некрасивым пластиком с ненатуральной тканью на сидениях и некрасивой тканью человеческой тел. В добавление, аудиторию наполнял тот самый запах людей, личностей, персоналий с потом и кровью, с ферромонами и одеколонами, который всегда присутствует в общественном транспорте, в МФЦ, в поликлинике, в трамвае, в столовой, словом в тех местах, где люди встречаются чтобы испытать раздражение и стресс от наблюдения за себе подобными. В таких местах ложно создаётся впечатление, что все мы народ, что у нас есть какие-то общие цели и нравы, но всякий покидает такие места с чувством удовлетворения, возвращаясь назад в свой треугольный неудобный мирок с рассказом коту об опасных чудаках населяющих внеквартирный мир. Единственное, что нас в таких местах объединяет, это необходимость выполнять странные процедуры с цифрами и буквами. Свой, треугольный, лучше и роднее. Неудобный для мебели, требующий уборки, стирки, готовки, приколачивания полки и смены лампочки, но с отсутствием всезнающего начальника раздающего номера, пусть хоть с временной невидимостью государственных деяний, с недостатком анкет и бумаг, с дефицитом касания незнакомых людей. И только те, кто не хотят из общественной уборной скорее выйти и сесть на свой индивидуальный диван, и продолжают говорить среди незнакомых об общем, а не о частном, те, кто не снимают при первой возможности со спины номер и не забывают никогда, что написано на стенах казённых коридоров, вот только те и есть рождённые для общественного уклада. Из них можно ковать патриотизм, веру, участие, благолепие и сострадание к недостигшим ничего. Они могут лопатами и букварями создавать доступную среду, чертить границы и возводить институты. Они уже утратили рвотный рефлекс, достигли второй стадии обобществления, за которой идёт единение в человекомассу и далее до полного народоармиединения. Может быть они больные, может быть они прозревшие пророки, но я не в их числе. Прочие, не вполне социовеченные, остающиеся дикими волками или воронами, моргающими на пастбищах ламами, в неге лежащие в грязи свиньями, но не людьми, не жителями чата подъезда, такие как я, свободные читатели самостоятельно выбранных книг, уроды необщественные, мы не можем долго притворяться, что нет этого запаха и нет другого более комфортного способа ходить в туалет. Я — ворона. Я — ворона в мире людей. Я посетитель кунсткамеры, который купил билет своим трудом, а не пристроился бесплатно к группе. Я — здоровый доброволец, сидящий за справкой в коридоре поликлиники полной инвалидов. Я — бездомная собака, свободно следующая за кочующими клетками зверинца. Я — топчущий тропинку в обход шлагбаума. Но я тоже получил приглашение. Значит я в списке, я из людей, я — народ, я должен помогать им нас судить.