Каникулы

Немного подумав, Женька стал рассказывать, что это, скорее всего, место для наблюдателя, руководящего процессом причаливания к пирсу или к другому кораблю. Но как раз в этот момент на ближайшем к нам кораблике в такую будочку, которая приходилась ему едва по пояс, вошёл бородатый мужик в чалме. Он, не стесняясь царившего вокруг оживления интенсивной портовой жизни, спустил свои штаны и, присев на корточки, стал справлять естественную надобность, с интересом при этом наблюдая из своего, трудно сказать, укромного места происходящую вокруг суету. Его какашки с громким шлёпаньем плюхались с высоты прямо в воды Персидского залива. Женька был посрамлён и обескуражен! Он попытался оправдаться тем, что якобы на каких-то португальских старинных парусниках такие пристроечки действительно были и использовались для того, о чём он и говорил. Мне стало жаль Женьку в его конфузе, и я снисходительно не опротестовал его объяснение.

Моя снисходительность имела давние истоки… Когда-то, когда я был ещё совсем маленький и учился во втором классе, я был очень влюблён в одну девочку. Сейчас, с позиций уже почти взрослого человека, я удивляюсь той совершенно не детской силе моих переживаний. Я вообще-то не был сильно стеснительным ребёнком, что подтверждалось большим количеством всевозможных педагогических репрессий в мой адрес, значительно превышающих среднестатистический уровень. Но предмет любовных чувств моих был для меня настолько идеален и недоступен, что я робел даже подойти к этой девочке, а не то что заговорить с ней. Эти пламенные чувства нашли совершенно неожиданный выход в моих первых стихах. В то время брат ещё был курсантом мореходки и приехал домой на каникулы. Он был безусловным кумиром для меня, и я, конечно, поделился с ним своей страшной тайной, с трепетом и сильным волнением прочитав ему своё стихотворение. Сейчас мне помнятся лишь первые строки из этого довольно пространного опуса: «Ты пари, орёл, пари в вышине далёкой, скажи милой о любви моей одинокой…»

– Чего-чего? – ядовито-насмешливо спросил брат. – Это что за «у-па-ря-ри ча-па-ри»?

Его слова ледяным душем обрушились на моё воспламенённое любовью сердце. Насмешливая оценка братом трепетных сокровенных стихов вызывала ощущение великого конфуза. Обида эта, значительно преувеличенная силой страстных чувств, запомнилась мне на всю жизнь. С той поры любая конфузная ситуация, происшедшая с кем-нибудь из друзей, будила в моём сознании сочувствие и сопереживание. Поэтому и на Женькином конфузе я не стал заострять внимание. Хотя соблазн был велик…

Как я позже узнал у старпома, уже бывавшего ранее в этих краях, на этих деревянных судёнышках осуществлялись местные перевозки грузов в пределах Персидского залива, в основном между Ираном и арабскими государствами Аравийского полуострова.

Я решил, что мой звёздный час настал. Свой «закатный» пейзаж с малиновой фасолиной вместо солнца я поспешил не медля представить на суд капитана, дабы напомнить о его опрометчивом обещании – отпустить меня на берег. Удачно получилось, что капитан как раз зашёл в каюту к брату обсудить положение дел с двигателем судна, чтобы в случае необходимости его ремонта вести соответствующие переговоры с администрацией порта.

Я благоразумно дождался завершения процедуры очередного уже ставшего рутинным «обсуждения» и на очередном тосте встрял в разговор.

– Вот, вы просили меня… – пролепетал я и поставил перед глазами «обсуждающих» свою картонку. Капитан с некоторым недоумением стал вглядываться в мою малиновую помидорину.

– А где море-то? – встрял в разговор брат.

– Как где? Да вот же волны…

– Разве море такое серое бывает? Вон у нас на пейзаже оно какое цветное да яркое. Ты что, красок пожалел?

– Погоди, погоди… – сказал капитан. – Я вот вчера на мостик вечером вышел – смотрю, а солнце-то точно такое, как у него нарисовано, приплюснутое. В наших широтах такого солнца и не бывает. Да и цвет у неба был такой же серый… Мне нравится! Он хорошо уловил особенность южных закатов. Только почему на море пусто? Надо бы тоже каким-нибудь корабликом оживить…

Тут и брат решил встрять.

– А что, если тут наш корабль изобразить с кормы, как бы уходящим к горизонту? Пусть и висит в нашей кают-компании наше же судно!

– А что! Идея хорошая. Наш корабль изобразить не слабо? – уже обернувшись ко мне, сказал капитан.

– Так это – его с натуры тоже надо бы… Если бы мне с причала его порисовать, пока на разгрузке стоим? Только с корабля сойти – мне пропуск нужен. Вы говорили, что Серёгин мне дадите.

– Какого Серёги?

– Это он, наверное, имеет в виду того балбеса, которого из каталажки в Сингапуре вызволяли, – напомнил брат.

– Ах, да! Что-то такое припоминаю. Да, точно, обещал! Ну ты, дружок, и хитрован! Всё помнишь! Ладно. Обещал так обещал! Попробуем арабов обдурить. Завтра контроль проходим – и сойдёшь размяться, но только обязательно у замполита инструктаж пройдёшь. Без этого нельзя. А я с ним поговорю…