Каникулы юной ведьмы

— Ты хоть когда-нибудь будешь думать? Ведунья, называется! А ума ни на грош!

Папа бы еще много чего сказал, это было видно по его лицу, да только крестный его остановил.

Я сначала-то хотела выстоять весь выговор на ногах, но при последних словах очень сильно обиделась на папу и, не говоря ни слова, повернулась и пошла в дом. Там я быстро скользнула в постель и вскоре, к собственному удивлению, задремала, невзирая на обиду.

…Мне тут же привиделось, как меня ругает за что-то папа, совершенно не понимая того, что он не прав. Мне было очень грустно, хотелось плакать, и поскольку я осознавала, что это вроде как понарошку, здесь все можно, я дала волю слезам. А потом подумала, что хорошо бы сделать так, чтобы папа снова стал маленьким мальчиком, ну примерно лет шести-семи, как Ежик, сын маминой подруги. Старше не надо. Тогда, если на него вдруг несправедли-»о наругаются, он вспомнит, что значит быть маленьким, и каково это — терпеть ругань взрослых ни за что.

Да, это будет здорово, когда папа станет маленьким. Так ему и надо. Можно подумать, я хотела, чтобы у крестного прихватило сердце… И как могут взрослые так поступать. Сначала сделал мне такую чудесную метлу, а потом ндруг в дым отругал. И еще обзывался. И сейчас не приходит. А я одна лежу в этом чужом доме. Пришел бы, сел бы рядышком, погладил по голове, я бы прижалась к его руке, и мы бы помирились. Если не придет, то так ему и надо, пусть станет маленьким. Отольются кошке мышкины слезки.

Я стала припоминать все прошлые несправедливые обиды. Их оказалось так много, что на глаза еще раз навернулись слезы. Я отплакалась и, успокоившись, окончательно заснула.

Глава VI Беда

Ночью меня дважды будил петух-горлопан, но я тут же засыпала. Зато от почти неуловимого шороха под утро проснулась сразу и окончательно, хотя еще спать бы да спать.

По горнице кто-то осторожно ходил. Но странно, ни одна половица не скрипнула, хотя это в принципе невозможно. Я еще на второй день, как мы приехали в Белозеро, специально попрыгала по всему полу, чтобы узнать — есть нескрипучие места или нет. И тогда же мне стало понятно, что по полу невозможно сделать ни шагу, чтобы где-нибудь не скрипнуло.

Выждав некоторое время и не шевелясь, я тихонько приоткрыла один глаз и осмотрелась. Ночной мрак уже рассеивался, а на лавочке у стола сидел и смотрел на меня маленький дед Кузя. Ну, уменьшенный, что ли. Такая же борода, такой же прищуренный взгляд, даже телогрейка такая же. Вот только, сидя на лавке, он не доставал макушкой до края стола.

Бедный, пришла мне первая мысль, как же ему неудобно было залезать. Он вертел головой в такт каким-то своим мыслям, дрыгал ногами и был вполне доволен своим положением.

— Крестный, — не выдержала я и позвала его шепотом, — что с тобой сталось?

— Ух, напугала, — взвился тот в воздух, спрыгивая со скамьи на пол. — Предупреждать надо. Сижу, никого не трогаю, сам готовлюсь попугать. Посмотреть, значит, на твою… ну, как ее?.. О!.. Реакцию. А тут ты со своими глупыми вопросами. Ладно, отвечу, я не твой крестный. Я — домовой Кузя, а вот живу я в доме у Кузьмы Петровича. Вчера хозяин как пришел, так весь вечер про тебя хозяйке баил.

— Что-что делал?

— Ну, баил — говорил то есть, — продолжал сыпать скороговоркой домовой Кузя. — И ничего в тебе волшебного нет. Девчонка как девчонка! Да. А то хозяин там распелся как соловей — Ника то, Ника се. Где волшебство? Где ум во взгляде, где магические силы, заставляющие вокруг все светиться? Я ничего про звезды не понимаю, но ведь как обрадовался. У нас в деревне отродясь ни одной ведьмы не было. Да и в соседних тоже. Мы с мужиками, ну, с домовыми мужиками, подумали, что хоть вот сейчас жизнь начнется. А то глушь… оно и хорошо, конечно, что глушь, — влияний дурных нет. Дак ведь и геройства иногда хочется. Ну там чтоб хоть посмотреть на дракона. Правда, издаля лучше. Или чтобы к тебе заявился какой-никакой Иван-царевич, а ты бы его съела. А? Может, уважишь старость? Съешь, а? Ну, не царевича, так хоть княжича какого?

Совершенно ошеломленная такой атакой, я уселась на кровати, а ночной гость продолжал болтать, стоя посреди горницы. Он отставил ногу и выпятил вперед грудь, словно ныступал на каком-нибудь митинге по телевизору. При последних словах я обхватила голову руками. Какой царевич?! Какое волшебство?! Что за домовой?!

Тут он замолк, просительно глядя на меня, и я успела вставить свой вопрос:

— Вы хоть объясните толком, кто вы такой?

Гость явно рассердился: