К концу шестой недели в моей группе числились одни новенькие. Барни, человек с острыми, неприятными чертами лица. У него был такой вид, будто он только что украл женское нижнее белье, которое сушилось на веревке. Еще – трясущийся Падриг, который, правда, уже не так сильно трясся и больше не сеял вокруг себя сахарный песок. Кроме того. Папаша Джонни – бешеный алкоголик, обрюхативший свою экономку. И наконец, Мэри-журналистка из бульварной газеты, толстая, противная, стервозная и бездарная. Последние пять лет она провела, выпивая по бутылке бренди в день, строча злобные статейки обо всех, кто попадался под горячую руку, и теперь от ее жизни остались одни клочья. Так ей и надо. Из стареньких остались Чаки, Мисти и я.
Впрочем, когда поступал новый человек, он недолго оставался новеньким. Как это всегда бывает в Клойстерсе, духовная близость между пациентами устанавливалась еще до того, как они успевали узнать имена друг друга. Вновь прибывшие мгновенно вписывались в нашу жизнь, и через какие-то минуты уже казалось, что они всегда были тут.
Я поняла, что выбилась в старшие, в тот день, когда мне было предложено сформировать одну из хозяйственных групп. Я должна была отвечать за завтраки, Чаки – за ланчи, Анджела – за обеды, а Мисти – за недоедание.
– Ну вот, – решительно сказала Чаки. – Мы с Анджелой уже подобрали себе людей.
– Когда? – тревожно спросила я.
– Пока ты телик смотрела, – уклончиво ответила она.
– Зараза ты, – сообщила ей я. – Держу пари, что вы забрали себе всех полноценных и вменяемых, и что никто из вас не взял Фрэнси.
– Сама – зараза, – ответила Чаки. – Кто смел, то и съел.
Я была так тронута этим ее «Сама – зараза», что простила ей все. Все-таки она сильно продвинулась.
– Так что садитесь с Мисти и делите оставшихся, – сказала Чаки, которой, видимо, все-таки было чуть-чуть неловко.
Я ужаснулась. Ведь я так ненавижу Мисти. Потом вдруг мне пришло в голову, что с тех пор, как ушел Крис, наше с ней напряженное противостояние несколько ослабло. И все-таки, не хотелось сидеть с ней рядом и что-то обсуждать. Я так и сказала Чаки.
– Да ладно тебе, Рейчел, – убеждала она меня, – веди себя, как взрослый человек. Дай девочке шанс.
– Что-то ты сменила пластинку, – пожаловалась я. Предыдущие шесть недель мы с Чаки перед сном с удовольствием рассказывали друг другу, как сильно мы обе ненавидим Мисти.
– Бедная девочка, – задумчиво произнесла Чаки. – После всех этих ужасов, которые с ней произошли, неудивительно, что она стала такой фифой…
– Я поговорю с ней только в том случае, если ты возьмешь на себя Фрэнси, – решила поторговаться я. Никто из нас не хотел брать Фрэнси к себе в команду, потому что она была совершенно сумасшедшая, к тому же, безрукая и ленивая до безобразия.
Чаки поупрямилась немного, но потом сдалась.
– Ладно. И да поможет мне Бог.
С большой неохотой я отправилась на поиски Мисти.
– Нам надо подобрать себе команды, – сказала я. Она холодно посмотрела на меня. И к моему большому удивлению ответила:
– Хорошо. Может, прямо сейчас этим и займемся?
И вот мы взяли всех идиотов и инвалидов, которых оставили нам Чаки с Анджелой, и поделили их. И, разговаривая с Мисти, я вдруг поняла, что в моем сознании произошел еще один сдвиг: я больше ее не ненавидела. Меня больше не сжигала сумасшедшая ревность к ее утонченной красоте, я даже готова была оберегать и защищать ее. Между нами неожиданно возникла какая-то душевная теплота.
И когда мы поднялись из-за стола, притворяясь, что мы взрослые люди, Мисти вдруг дотронулась пальцами до моей щеки. Это было так странно, что я просто стояла столбом, позволяя ей гладить меня по щеке и испытывая к ней при этом сострадание, любовь и необъяснимое дружеское чувство – нежный цветок, чудом выросший на выжженной земле.
– Вот видишь, – сказала мне после Чаки, узнав об этом.
– Ты могла бы с успехом работать в ООН, – сказала я притворно ворчливым тоном, – дипломатом.
– Что ж, хоть будет для меня работа, когда Дермот со мной разведется, – задумчиво ответила она. И почему-то мы обе нашли это ужасно забавным и смеялись до слез.
В тот вечер, когда списки вывесили на доску, я услышала, как Ларри, семнадцатилетний героинщик, отбывший, к тому же, срок в колонии за хулиганство, ныл: «Не хочу в команду Рейчел, она такая агрессивная!»
Неужели я агрессивная? Это, скорее, позабавило меня, чем разозлило. Именно тогда я поняла, что произошло чудо. Хотя я по-прежнему пылала ненавистью к Люку и к Бриджит тоже, пусть и не такой сильной, меня больше не злило, что я наркоманка. Я неоднократно наблюдала, как протекал у других пациентов этот процесс перехода от гнева к спокойному приятию, но ни на секунду не могла поверить, что со мной произойдет то же самое, и теперь испытывала совершенно незнакомое чувство. Что-то вроде умиротворенности.