Каникулы в Чернолесье

Признаюсь, тут я подумал о чем-то другом, а вовсе не о том, узнает ли Майю ее папа. Я вспомнил, как впервые встретил ее там, в лагере. В тонком платье на голое тело, с лентой в волосах. Вспомнил, как она в самый первый раз назвала меня по имени – Сергей Волков, – и как мне было жарко – и от костра, и от запаха травы, и от той волшебной ночи.

– Что-то ты не о том размечтался, – проворчал дед. По-моему, он с легкостью читал мои мысли.

– Ты обещал еще про отца рассказать, – сказал я.

Герман кивнул. Вновь придвинул к себе планшет. Теперь он нашел в нем не просто фотографию, а видео, которого я ни разу в жизни не видел.

Наверно, это была оцифровка со старой видеокассеты, потому что изображение было блеклым, с какими-то полосами, а звука и вовсе не было слышно.

На экранчике я видел наш двор, и розовые кусты, и даже старая «Нива», которую я почти не помнил. Не помнил я и молодого человека с девушкой в длинном платье, с букетом роз. Они оба стояли посреди двора, держась за руки. Наверно, они заранее поставили камеру на запись. Потому что смеялись и толкали друг друга, как будто знали, что их никто не видит.

– Примерно за два года до твоего рождения, – пояснил Герман. – Здесь им по семнадцать.

Я смотрел на них и все еще не понимал. Хотя все было понятно. Я же видел, как мы похожи с этим длинноволосым парнем в ярких кроссовках из 1990-х и в льняной рубашке. А девушка… ведь это была моя мама. И с ней мы тоже были похожи: она улыбалась так же, как я. И ее я тоже совсем не помнил. Только немножко голос. Глупые детские песенки. Да и то я не был уверен – может быть, я просто слышал их из CD-плейера в машине?

Тем временем Герман включил еще одно видео.

На экранчике я видел наш прицеп, который до сих пор скучал во дворе, и своего отца, который был уже чуть постарше. Он подавал моей маме руку, чтобы ей легче было спускаться по ступенькам – потому что на руках у нее сидел совсем крошечный я, завернутый в белое одеялко.

На плечо молодому человеку беззвучно опустился черный ворон – вот его-то невозможно было не узнать. Он разинул клюв и явно что-то произнес, потому что парень и девушка рассмеялись.

– Смотри, наш Карл такой же, как сейчас, – сказал я, незаметно вытирая нос. – И что, они тоже дружили? Ну… с моим отцом?

– Дружили – это не то слово, Сережка, – серьезно ответил Герман. – Они были просто неразлучны. Должен сказать, что и за тобой старина Карл присматривал… иной раз приносил что-то вкусненькое… ну, то, что он сам находил вкусным. Бывало, притащит в клюве колбасу, сунет тебе в рот, да и гаркнет: «Жрать!». Ты и грызешь с удовольствием… мама с папой были в ужасе…

– А у тебя еще видео есть? – перебил я.

Дед задумался. Провел пальцем по экрану.

– Есть… самое последнее, из леса, – сказал он. – Я долго его пересматривал. Но так ничего и не понял.

Я взял планшет в руки. Этот новый фильм был слишком темным, и действие происходило как будто в ограниченном пространстве. Приглядевшись, я узнал внутренность нашего вагончика. Вот и я сам, лет трех от роду, сидел на своей постели, на нижней полке, со специальной сеткой, чтоб ночью не свалиться на пол; сетка была крепко натянута, а в руках у меня был игрушечный щенок-хаски.

– Это же Пушистик, – улыбнулся я. – Я его помню. Только он потерялся.

– Да… вот тогда и потерялся. Ты по нему долго горевал, – сказал Герман. – Как бы не дольше, чем по родителям…

Видео было длинным. Камеру, наверно, держал мой отец, потому что мама тоже часто попадала в кадр. Она смеялась. На столе стояли пивные банки. Им было весело. Где-то в углу, кажется, светился телевизор, потому что мама часто смотрела туда, и на ее лице мелькали цветные сполохи.

Как вдруг ее лицо изменилось. Она повернулась к окошку. Прижалась лицом к стеклу. Было непонятно, что она могла там увидеть: на улице было темно. Тот, кто держал камеру, сделал попытку снять вид из окна, но из этого ничего не вышло. Показалось только на пару секунд его лицо, отраженное в темном стекле. Это лицо было встревоженным.

– Это последний раз, когда я его видел, – сказал дед каким-то чужим голосом. – Вот здесь, в отражении.

Дальше… дальше мой отец вышел за дверь, положив камеру на стол. Изображение перевернулось на бок, да так и осталось неподвижным. Был виден только черный прямоугольник окна, кусок алюминиевой рамы и отраженные объекты неясной природы.

– Матвей первым покинул вагончик, – сказал дед. – Зачем-то отцепил машину, завел мотор и поспешно уехал. Это выяснилось уже после. Твоя мама не дождалась его и тоже вышла наружу… Этого не следовало делать. Ее так и не нашли. Ни живой, ни мертвой.

Я, уже не скрываясь, вытер слезы.

– «Ниву» наутро нашли в овраге, сгоревшей. Зачем Матвея туда понесло? Никто не знает. Прицеп так и остался в лесу. Ты был внутри.

– В лесу? – переспросил я.

– На вересковой пустоши, рядом со старыми шахтами. Там, где сейчас этот чертов лагерь, «Эдельвейс».

– А я? Что я делал все это время?