Максим, молчавший почти полчаса, что было для него совсем не свойственно, вдруг разразился длинным эмоциональным монологом. Под наплывом чувств он сообщил, что, пока они тут сидят, он только что понял, что имел в виду поэт Таганов. Васильевский остров – это такой конец всего.
Это как бы и остров, и центр, и конец города. И конец России, потому что потом Кронштадт, который, конечно, город, но тоже часть Петербурга, даже административно, а за ним уже море, море и Финляндия. Но вместе с тем это как бы и центр города. Нестандартное, в общем, место. Вот так.
Он восклицал еще более путано и бессвязно, но суть была в этом. Полине эта мысль понравилась, и она припомнила, что поэт Таганов действительно про что-то такое неоднократно писал и даже какое-то время на верфях проработал.
А потом мосты намылились разводиться, и пора было доставлять Полину на ту сторону, чтобы не застрять на этом прекрасном острове до утра.
Окончательно переварив все события вечера и обдумав прогулку, Андрей пришел к неутешительному выводу: он очень одинок. Ему вдруг вспомнилась песня про Петербургскую свадьбу, и его прямо затошнило от тоски и нарастающей неясной тревоги.
Андрей опустил в машине стекла и стал ждать сводки мостов, читая поэта Таганова в интернете.
Леша, как и предрекали нам еще в первую нашу с Тагановым встречу, пошел его бить. Как я потом узнала, он быстро вычислил уводящего меня из семьи человека и желал посмотреть ему в глаза, чтобы понять, что такое может Таганов, чего не может он. Бить Славу он изначально не собирался. А вот Таганов пытался с ним подраться изо всех сил. Преследовал Лешу туда и обратно вдоль канала со словами, что им не о чем говорить.
Леша пришел на поэтический вечер, где, помимо прочих, должен был выступать и Таганов. Но выступать Таганов не стал, потому что пытался подраться с Лешей. Потом они гуляли до утра. Таганов всем нравился, это получалось само собой, и дело было вовсе не в стихах, я думаю. Как он мог заинтересовать любого, не имеющего никакого отношения к литературной жизни человека разговором о том, почему такими большими тиражами печатается нечитаемый шлак про трудовую жизнь и березы и кто это читает, для меня до сих пор остается загадкой.
Сам Таганов периодически издавался в журналах, хотя не всегда знал об этом, – заботливые друзья подсовывали его подборки редакторам через далеких и близких знакомых. Периодически он получал гонорары, которые куда-то уплывали сквозь пальцы. Тогда очередные заботливые неравнодушные находили Славе подработку: что-нибудь разгрузить или загрузить, собрать или разобрать, пару дней провести на стройке.
Ему прощали все, так что временами он даже начинал от этого раздражаться.
Мы много ссорились, в таких случаях Слава укладывался на диван, утыкался лицом в покосившуюся спинку и демонстрировал свою обиду всеми выступающими позвонками и сердитым дерганьем плеча. Он выглядел таким беспомощным в своей обиде и умудрялся жаловаться на меня мне же самой.
Больше всего в мире его задевала несправедливость. В остальном его попеременно то мало что интересовало, то интересовало вообще все. В отношении самого себя его взгляды тоже были непостоянными и могли меняться несколько раз на дню, как петербургская погода. Однажды Таганов поссорился со мной из-за того, что никак не мог решить, талантлив он или нет. Он хотел немедленно знать мое мнение. Обычно, если мое мнение относительно каких-то его стихов оказывалось негативным, он обижался смертельно. Но в тот день он разобиделся, поскольку заподозрил меня в предвзятости оценок и суждений.
«Послушай, только послушай, что ты такое говоришь! А все из-за того, что ты меня любишь, да ведь это, это… – стонал, схватившись за голову Таганов. – Ты бы вообще понимала что. А тебе плевать. Плевать на самое важное! А самое важное – это вообще все!»
Помимо привычки оправдывать любое свое безобразие тяжелым детством, от детского дома у него осталась привычка при всякой возможности делать запасы продовольствия стратегических масштабов. Слава вырос, мотаясь по переполненным после войны детским домам и интернатам средней полосы нашей, огромной тогда еще, Родины. Каждый следующий был хуже предыдущего, и Таганов вполне мог бы докатиться до колонии, если бы в его жизни неожиданно не появился сослуживец его покойного отца. Он заинтересовался трудной судьбой подростка-Славы и упорно твердил, что мать Таганова жива-здорова и проживает в Петербурге. Мать была найдена, но принять сына она отказалась. Друг папиного отца принялся добиваться опеки, до совершеннолетия оставалось меньше года. Слава пошел в армию, где почти все время провел на гауптвахте за побеги и дебоширство. Сидя «на губе», он писал стихи про то, как он всех ненавидит.
Аврора Майер , Алексей Иванович Дьяченко , Алена Викторовна Медведева , Анна Георгиевна Ковальди , Виктория Витальевна Лошкарёва , Екатерина Руслановна Кариди
Современные любовные романы / Проза / Самиздат, сетевая литература / Современная проза / Любовно-фантастические романы / Романы / Эро литература