Каникулы вне закона

Общественная безопасность, делал вывод Солски, в ведении государственных служащих уподобляется, таким образом, носорогу. Огромный рог, свирепые глазки, массивная туша и толстая кожа прикрывают жалкий мозг, рыхлое тело, дряблые мускулы, вялый характер и подверженный запорам желудок. Это не более чем внушающее своими размерами опаску травоядное, которое выедает вокруг себя растительность и загаживает окружающую среду навозом, не годным даже на удобрения, подобно свиным фекалиям. При появлении хищников оно с достоинством ретируется в заросли, чтобы продолжить там размножение…

Общество, даже от общественных самосудов, спасают, таким образом, лишь выборные самим населением шерифы!

Ляззат, расписывая историю служебного взлета и падения Усмана, приводила пример, иллюстрирующий гениальность бессмертной теории доктора Солски, о которой, конечно, не слышала.

Усман не был «голубым». Фотографии, о которых он мне рассказывал, сделаны коллажем негативов. Людская молва о сверхчестном капитане Усмане Ирисове из УВД неведомой мне Жамбыльской области не оставляла другой возможности убрать его, кроме как с помощью этой грязи. Если Ляззат не лгала, приемный отец сам разорвал пуповину, связывавшую его с правопорядком. Он не брал взяток. И не соглашался на охранную или разведывательную работу в частных структурах в свободное от основной службы время, что тоже является отчего-то, по его мнению, формой взятки.

Пришлось возразить Ляззат, что, возможно, она ошибается, поскольку такого не бывало и не будет в милициях и полициях на всем постсоветском пространстве. Девушка игнорировала возражение. И чем дальше она живописала случившееся с приемным отцом, тем меньше оставалось сомнений в её правоте или, скорее всего, почти правоте. Может, срабатывало мое подкорковое сознание? Доктор Питер Солски когда-то поставил мне высший бал на экзамене за неординарный интерес к его правоохранительным мечтаниям…

Усман, получивший должность начальника криминального отдела в каком-то районе Жамбыльской области, муштровал подчиненных по методике, разработанной в порядке эксперимента полковником Ефимом Шлайном ещё в советское время. Шлайн был причастным к подготовке, как теперь говорят, из лиц казахской, узбекской, киргизской и таджикской национальностей агентуры в зарубежную Азию. Усман Ирисов оказался в его мастер-классе по операционному обеспечению экономической и финансовой контрразведки. Когда же советская Азия тоже стала зарубежной, шлайновских специалистов, принимая во внимание их вербовку Москвой, слили подальше от столиц на окраины новых государственных самообразований. В девяносто восьмом году некоторых, в том числе и Усмана, вызвали для временного показушного заполнения офицерских должностей в Центрально-азиатском батальоне сил ООН по причине знания английского и прошлой заграничной специализации. Батальон, составленный из казахской, узбекской, киргизской и таджикской рот, вылетел на маневры в Новую Каролину и вернулся, парашютировавшись на родные джайляу в составе 82-й воздушно-десантной дивизии США.

Думаю, что на месте Усмана никто бы не удержался от искушения поделиться с Ефимом Шлайном, бывшим учителем, впечатлениями о заграничном путешествии в составе элитной американской части. В Жамбыльском полицейском околотке, куда Усмана вернули, этот опыт пропадал втуне… Думаю также, что такого рода общительность не ускользнула от внимания отдела национальной безопасности, то есть контрразведки Жамбыльского же околотка. Но эти думы я не поведал Ляззат, чтобы не прерывать её интересный рассказ…

Капитан Ирисов исхитрился ввергнуть степных рэкетиров, вымогавших урожаи и скот, как сказала Ляззат, «у сельских тружеников» подконтрольного района, в состояние близкое к панике. Крутые ребята возникли из степного марева, перешли городскую черту и пожаловались властям, которым «отстегивали». А власти и без того закипали. Говоря терминами доктора Солски, Ирисов довел правовую самодеятельность «тружеников» до того, что они, помимо разрешений на ношение оружия, обзавелись на свои кровные ещё и ушлыми юристами. Дошло до того, что на усмановской территории «отлуп» получали не только рэкетиры, но и вымогатели «левой» подати из налогового ведомства, да и вообще начальство. Бригада Усмана выезжала отныне только на подмогу обывателям при серьезных «разборках», «стрелках» или «наездах». Степной люд задышал и принялся богатеть сам по себе, а стало быть, и меньше кланяться наверх. Могло дойти и до того, что выдвинули бы в казахстанский парламент не просто узбека Усмана, а «такого» узбека…

— Ну, это политика, Ляззат, — сказал я. — Зачем ему было впутываться в нее?

— Он и не впутывался. Народ заговорил…

— Ну, хорошо, народ надо слушаться, конечно, — сказал я. — Но вот, снимки, оказывается, смастерили-то здесь, в Алматы или где тут у вас, и московский учитель отношения к этому мероприятию не имел. Чего же тогда Усман боится Шлайна именно из-за этого липового компромата?

— Он боится сговора. Сговора Шлайна и тех, кто убрал его из Жамбыльской области, тех, кто назвал его «кок серек».