Каникулы вне закона

— Продиктую. Берите бумагу. План текста такой…

В качестве «практикующего юриста» мне доводилось диктовать подобные планы запутавшимся бедолагам. Теперь диктовали мне. Ибраев занудно, монотонным голосом, без запинки, явно по заготовке-шпаргалке, медленно, чтобы записывалось без переспросов, хотя я ничего и не писал, бубнил про то, что немудрено было предвидеть. Я такой-то, гражданин такой-то страны, прибыл в Алматы по подложным документам в качестве киллера по заказу такого-то лица или такой-то структуры. Моя задача состояла в… Чистосердечно и с глубоким сожалением, до конца осознав то-то и то-то, не в силах выносить такие-то и такие-то угрызения совести, признаюсь в содеянном, а именно:

Первое. В закладке подрывного устройства в алматинском ресторане «Стейк-хауз» с целью физического устранения предпринимателя такого-то и его итальянского партнера такого-то. Взрывное устройство состояло из замороженного в куске льда с бутылкой водки особого детонатора и семисот граммов тротила, прикрепленных с наружной стороны стены ресторана. Детонатор сработал по мере истаиванья льда.

Второе. В преднамеренном убийстве предоставившего взрывное устройство Усмана Ирисова, моего сообщника, для сокрытия следов преступления. Орудием убийства служил кинжал, съемную рукоять которого я унес, чтобы не оставлять улик.

Третье. В оказании вооруженного сопротивления сотрудникам правоохранительных структур, пытавшихся предотвратить совершение вышеуказанных преступных деяний…

— Это все? — спросил я, когда Ибраев замолчал.

— Нет, — ответил подполковник, переводя дыхание. — Добавите, что просите компетентные органы… запомнили? Просите, значит, компетентные органы принять во внимание добровольную явку с повинной и ходатайствуете по возможности о проявлении к вам снисхождения при определении справедливого наказания, которое готовы понести…

— Минутку, — сказал я, прикидываясь, что записываю слово в слово. Значит… и готов понести справедливое наказание?

— Фима, — сказал безучастным голосом подполковник. — Хватит придуриваться. Вы же не пишете, так?

Я догадывался, что в камере есть «телеглаз». Выходит, действительно был.

— Так, — признался я действительно чистосердечно.

— Остальное при личном свидании. Сегодня в пять.

— Как я определюсь со временем? Где мои «Раймон Вэйл»? У меня нет часов.

— Сразу после прогулки.

Я положил омертвевшую трубку на привинченный к столу телефонный аппарат без вертушки, выбил ладонями на столешнице дробь общей тревоги «К оружию!», который, оказывается, не забыл, и сказал себе по-французски:

— Капрал Москва, плен не могила!

И затянул занудно, протяжно, как положено, и, может, не совсем верно, легионерскую походную:

Хоть короля, хоть императора,
Хоть папы иль султана
Любой роскошный полк
Весь в золоте и форме
Небесной иль пурпурной
Ничто в сравнении с шиком
Мундиров Легиона,
Разодранных в бою!

Крышка на дверном глазке сдвигалась, как и положено, бесшумно. Я услышал голос с сильным акцентом, который приказал из ниоткуда:

— Прекратить немедленно!

Я помахал руками, мол, прекращаю, больше не буду, дяденька, и лицемерно приложил ладонь к груди.

Чему я радовался?

Просвету. Подполковник Ибраев предлагал сделку.

Чистосердечное признание — не предъявление обвинения. Хочу признаюсь, а хочу — нет. Полностью или частично — тоже зависит от моей доброй воли. Конечно, легко накрутить на меня, говоря юридическим языком, деликтов сверх макушки и на много месяцев, а то и лет, растянуть обстоятельное следствие, заполучив санкцию прокурора, которая у подполковника, считай, уже припасена. Но подполковник этого не делает. Значит? Значит, во мне нуждается. Нуждается вне этой тюрьмы. И все, что вытворяли со мной до этого, в том числе и заключение в камеру, заготовка липовых козырей и даже в игре не со мной, а с моими хозяевами, со Шлайном. Однако, козыри начнут выкладывать на стол все же на переговорах со мной. Дескать, снимаем это обвинение в обмен на вот это с вашей стороны, а другое обвинение — в обмен вот на то… Но на что именно?

Я завалился на нары-люкс, закрыл глаза и заставил себя уснуть.