Каникулы вне закона

Поработав по заказам Шлайна несколько лет, я нащупал в его характере некую особенность, присущую одаренным оперативникам, а потому и редко выявляемую. Ефим родился психом. Он психовал, одержимый обычным для толкового бюрократа страхом — страхом системной ошибки. Когда же полагалось бы и понервничать, то есть, говоря военным языком, в поле, он становился спокойным и почти фаталистом. Это качество и делало, пожалуй, Ефима приемлемым, если не оператором, то — назовем это так — работодателем, достойным доверия. Впрочем, я сомневаюсь, чтобы мое доверие или недоверие когда-либо принималось Шлайном во внимание.

Как, например, здесь и сейчас, в «Кофейной» на Большой Дмитровке в Москве. О каком доверии речь? Мне сделали поблажку, не более.

Да поблажку ли?

Ефим Шлайн впервые в наших отношениях, именно здесь и сейчас, в «Кофейной», сделал широкий жест: продемонстрировал, как безгранично доверяет мне. Предъявленная бумажка содержала агентурное донесение и определенно имела в качестве служебного документа гриф секретности, который при копировании для меня Ефим стер, отлично зная, что я это пойму. Кто бы мог подумать такое про профессионала? Зачем засвечивать мне Вольдемара? Зачем ставить в известность о предателе в их конторе, о котором упоминает Вольдемар? Какова вообще подоплека этого доверия, которое в разведывательной технологии равносильно подмене моторного масла в двигателе речным песком?

Скрывая тревогу, я придурковато сказал:

— Выходит, потом из Казахстана мне двигать в Женеву или Цюрих и даже в Лихтенштейн? Великий шелковый путь, значит?

— Не дальше Москвы, не строй иллюзий, — ответил Шлайн. — В Алматы тебе вручат папку с документами, которые сосканируешь, но только если они окажутся оригиналами. На копии не трать время. Если принесут их, выбрось в помойку и возвращайся… Теперь ясно, почему именно ты, Бэзил?

На всякий случай я ничего не ответил. Есть такое правило: не врать без надобности.

3

На 20 января 2000 года, которым датировалось показанное Шлайном в «Кофейной» парижское донесение, приходился четверг. Сегодня была пятница, 21 января. Выходило, что послание поступило Ефиму накануне встречи у памятника Грибоедову и последующего кондитерского загула.

Шлайновский конверт я открыл, продавливая свой «форд-эскорт» от одного светофора к другому сквозь обычную в конце недели вязкую толчею машин под виадуком Садового кольца через Самотеку. Помимо наличных долларов, внутри лежал авиабилет в одну сторону на завтрашний, то есть на субботу 22 января, вечерний рейс 506 «Эйр Казахстан» Москва-Алматы. Вложенный заграничный паспорт оказался примитивным, в красной обложке и с гербом СССР, где в графе гражданство значилось «Россия/Russie», и на имя, кто бы мог опять подумать, Шлайна Ефима Павловича с моей фотографией.

Новый сюрприз обострил мое недоумение. Каникулы явно не получались. Не означала ли переуступка идентификации то, что Ефим этим нелепейшим способом заранее прикрывает меня на случай особого интереса к моему появлению в Казахстане? Он, что же, примитивно рассчитывает, что тамошние спецслужбы, сверившись по своей базе данных, хорошо подумают, прежде чем тронут человека с таким именем? А если, допустим, искушение окажется сильнее разумной осторожности и казахи запросят в Москве у бывших однокашников по андроповской школе: действительно ли орелик, распоясавшийся в их суверенных пампасах, тот самый Шлайн? Запрос ляжет на стол Ефима, который, заготовив для меня паспорт со своим именем, заранее знает, как выручать самозванного тезку. Или как не выручать вовсе.

Прием редкий. Ну вот, и такой есть теперь в моей практике. Век живи…

В сущности, работа, на которую я подрядился, заключалась в контрабандном вывозе секретной документации, компрометирующей госаппарат иностранного государства. Для передачи третьему государству. Шпионаж в чистом виде.

Сколько за это дают в Астане? Так, кажется, называется теперь новая казахстанская столица, выстроенная посреди голой степи? Или человека с фамилией Шлайн, принимая во внимание его положение в братской службе бывшей братской республики, обменяют на подлинники стихов акына Джамбула Джамбаева, завалившиеся за этрусские вазы в подвале ленинградского Эрмитажа? Таков расчет Ефима?

Передразнивая баритон Шлайна, я пропел в машине:

— Никакой икры для Шемякина! Обойдется баландой!

Оставались сутки до вылета. Достаточно на отработку вариантов последствий перевоплощения в Шлайна, подумал я, и выключил эти мысли. Страус, прячущий голову в песок, по моему мнению, не трус. Он решает подумать о чем-то неприятном попозже. Не в ненужное время и не в ненужном месте.

В Москве я держу две квартиры. В одной живу открыто. Во второй скрытно, потому что в ней обитает Колюня. Адрес и телефон первой можно получить на московской улице академика Королева в конторе лицензирования частной охранной и детективной деятельности. Тот, кто попытается вынюхать местонахождение второго логова, рискует смертельно.