Канкан для братвы

– Le balai dans les bains finnoises – c'est l'absurdite [76], – вежливо отказался Рыбаков, должный всего через неделю изображать марсельского коммерсанта на переговорах с одним банкиром и потому не упускавший случая брякнуть что-нибудь с xopoшим грассирующим прононсом, и плеснул на раскаленные камни полкружки хвойного экстракта.

Пока братки с уважением качали головами, Денис успел пробраться на верхнюю полку и уместиться там на принесенном с собой полотенце.

– Вот Гоблин недавно рассказывал, – Антифашист продолжил прерванный появлением Рыбакова разговор и от души врезал веником по распаренной спине Стоматолога. – У них фигня такая произошла... Короче, одно братское чувырло [77] из какой-то мелкой газетенки написало статью о детских годах нашего Президента.

– Ну ты, блин, даешь! – встрял Денис. – Это, как ты выражаешься, «братское чувырло» – Димка Стешин, а «мелкая газетенка» – «Комсомольская правда»!

– Нет, это не «Комсомолка», – Антифашист махнул веником. – Статью Димыча я читал. Он еще, блин, дневничок Президента откопал. Про другую статью базар...

– Тогда извини.

– Тот журналюга, видать, решил хорошо прогнуться, – браток смочил веник в ведре с водой. – Герой статьи у него, блин, с юных лет был отличником и записным патриотом. Но в газету вкралась опечаточка. Вместо слова «Родина» с большой буквы получилась «родинка» с маленькой. Наборщик ошибся... Так что на выходе, блин, читаем: «Когда Вова был маленьким, он очень любил свою родинку...» Но другие придурки-жополизы этого же не знали! И понеслось! Каждый писарчук, блин, посчитал своим долгом осветить эту тему. Стали вычислять, где у Президента родинки и какую из них он больше всего любит. Фотографии из архивов подняли, где тот на пляже. Дискуссию открыли, блин, письма читателей пошли. Короче, месяц истериковали. Пока в Союз журналистов из Кремля не позвонили и не наорали... Говорят, Вовчик чуть не шизнулся, когда ему подборку статей о родинках принесли.

– Да, с народом нашему Президенту не повезло, – язвительно прокомментировал Рыбаков. – Либо верноподданные идиоты, либо грибоеды [78] вроде Индюшанского и Компотова. Нормальных людей мало.

В приоткрывшуюся дверь просунулась голова Ортопеда.

– Здорово, Диня! Пацаны, кто идет пиво пить?

– Все идут, – прогудел Стоматолог.

У бассейна, где плескалась сборная Санкт-Петербурга по синхронному плаванию, были расставлены пластиковые стулья, на которых расселись широкоплечие зрители. Кабаныч пообещал тренеру, что братки не будут прыгать в воду, дабы повальсировать с девушками, и по этой причине тренировка проходила в обычном режиме – играла музыка и пловчихи отрабатывали обязательную программу.

Рыбаков уселся возле Игоря Борцова, поприветствовал тех, кого не видел, и присосался к бутылке яблочного сока из закромов Гугуцэ. Браток года два назад увлекся растениеводством, купил несколько гектаров земли и принялся разводить на них разнообразные фрукты-овощи. Гугуцэ ко всему подходил очень серьезно, штудировал пособия по огородничеству и внимательно следил за работой десятка наемных рабочих.

Даже сейчас, когда большинство товарищей по борьбе наслаждались высоким искусством, Гугуцэ листал брошюру о методах приготовления морковного сока, недавно выпущенную издательством «Олма-пресс» в серии «Приказано выжать!». Серия издавалась под личным патронажем главного редактора, который также был большим поклонником натуральных продуктов.

Музыка стихла, и девушки ушли на перерыв.

Глюк повертел головой, отставил стакан с текилой и схватил гитару. Акустика в бассейне была прекрасной, и слова «гимна тюремной психушки» [79], что в Питере размещается в мрачном здании на Арсенальной улице, были слышны по всему спорткомплексу.

– Если зек невзначай заболел,
И лежит в этих грязных палатах,
То хлопочут, чтоб он околел,
Люди в белых крахмальных халатах...
Здесь хлопочут, чтоб он околел,
Люди в белых врачебных халатах...

Денис чуть не поперхнулся соком.

Под халатом – мундир МВД,
Под мундиром – нутро бюрократа,
И к чужой равнодушны беде
Люди в белых крахмальных халатах...
Тут к чужой равнодушны беде
Люди в белых врачебных халатах.

– Хорошая песня, – задушевно сказал Ла-Шене, поглаживая перевязанную руку и вспоминая свое двухнедельное пребывание в обитой мягкими матрацами комнате. – Не в бровь, а в глаз...

Рыбаков промолчал.

Глюк продолжал надрываться: