Канкан на поминках

– Неверно указан номер счета получателя платежа!

– Я списывала с образца!

– Там не девять нулей, а десять, и последняя цифра 6.

– И ты заставила меня заполнять вторую часть, не сказав про счет?

– Я сразу не заметила, – пожала плечами девчонка, – переписывайте!

– А нельзя сверху пририсовать лишний нолик и переправить восемь на шесть?

– Вы что, дама? – Девушка чуть не выронила жвачку на стол. – Это финансовый документ, а не записка на холодильнике, серьезная вещь, доход государственной казны, переписывайте!

Скрежеща зубами, я вновь начала выводить бесконечные семерки и девятки. Но раздражение – плохой помощник, и когда я приволокла квитанцию к окну, выяснилось, что неверно указала таинственный БИК. Затем напортачила с неким ИНН получателя платежа, потом перепутала буквы Ф и Х… Одним словом, примерно через час-полтора, сидя над грудой разорванной бумаги, я горько пожалела о своей жадности. Уж лучше бы отдала мерзкому менту сорок рублей!

– Простите, – тронул меня за плечо мужик, тот самый, которого я просила подвинуться, – простите…

Меня воспитывали очень интеллигентные люди, папа – академик, мама – певица. Наверное, они знали бранные слова, но в нашем доме их никогда не употребляли. Самое большое, на что был способен отец, впадая в гнев, это, сильно покраснев, выкрикнуть:

– Ну какой гад!

Оказавшись в школе, я была предельно изумлена, узнав, что слово «гад», употребляемое папой в качестве страшного ругательства, на самом деле литературное, в зоологии даже существует целый раздел – гады.

Поэтому, став взрослой, я никогда не употребляю бранных слов, но, с другой стороны, и не осуждаю тех, кто это делает. И это опять же результат папиного влияния. Однажды отец, который хоть и был очень крупным ученым-ракетчиком, носил на плечах генеральские погоны, взял меня 7 ноября на Красную площадь, на парад. Когда мимо трибуны стройными рядами поехали специальные тягачи, на которых покоились страшные, толстые ракеты, стоявший рядом с папой красноносый военный, регулярно прихлебывавший коньяк из фляжки, толкнул отца локтем и прогремел:

– Ну, Андрюха… здорово наши… идут!

– Красиво смотрятся, – как ни в чем не бывало ответил папа.

Мне было 14 лет, и я возмутилась, правда, шепотом, вплотную придвинув губы к папиному уху:

– Зачем он так ругается!

Так же тихо папуля ответил:

– Он не ругается, Рыжик, он так разговаривает и не умеет иначе. Ну, беседуют же одни люди на французском, другие на немецком, а Иван Михайлович изъясняется матом! Считай, что он иностранец. – Все сразу стало на свои места, и с тех пор я никогда не сержусь на людей, употребляющих русский подзаборный, просто считаю их иностранцами. Но сама практически никогда не ругаюсь!

– Простите, – повторил мужчина.

Я вздрогнула и написала вместо семи девять. Дикая злоба ударила в голову.

– Не пошел бы ты на… – вылетело из моего рта, – опять переписывать, твою!..

Мужик горестно вздохнул:

– Простите, я вас тоже недавно послал! Понимаете, второй час сижу, давайте поможем друг другу.

Я осмотрела кучу скомканных бумажек.

– Ну и как это возможно сделать?

– Сначала я продиктую вам реквизиты, а потом вы мне!

Мысль показалась мне дельной, и мы приступили к художественному чтению. Дело и впрямь пошло быстро. Обрадованные, мы подскочили к окошку и сунули туда квитки.

Кассирша глянула на них и отшвырнула назад.

– Теперь что? – хором спросили мы с мужиком.

– Сумму штрафа надо указывать прописью!

Я оторопела, а парень примолк. Потом он очень медленно изорвал извещение, швырнул клочки на пол и сообщил:

– Государство, чиновники которого таскают доллары в коробке из-под ксерокса, не обеднеет, если не получит мою десятку.

– Ты прав, – радостно крикнула я, – ведь штраф можно просто не платить! И что с нами за это сделают?

– Ничего, – возвестил мужик.

– Тогда побежали.

Мы вышли на улицу. Дождь прекратился, и вовсю сияло солнце. Мужик влез в «Волгу» и крикнул:

– Уж извини, коли нагрубил!

– Ничего, – ответила я, открывая «Жигули», – сама хороша.

Глава 24

Как ни странно, дальше день покатился без приключений. В «Московском комсомольце» мне велели явиться завтра к десяти, и в родильном доме мы с ребятами без всяких проблем получили Ксюшу, судорожно сжимавшую в руках сверток, завернутый в коричневое одеяло. Кирюшка взял младенца.

– Давай сюда, понесу.

Я откинула угол кружевной пеленки и вздрогнула. На меня в упор смотрели Володины глаза. Стараясь не разрыдаться, я села за руль, и мы вмиг добрались домой.

Вечер прошел в семейных хлопотах. Несмотря на наши дружные протесты, Ксюша решила вертеть котлеты.

– Да здорова я, как корова, – отмахивалась девушка от наших предложений пойти полежать, – раньше бабы в поле рожали, и ничего! Вы что, котлет не хотите?

– Очень, просто очень хотим, – заорал Кирюшка, – милая Ксюшенька, спасибо, Лампа тут совсем распоясалась, даже яичницу не делает!