Каннибалы

Театр гремел. И на шумный плеск, поверх которого летели «браво», Даша отвечала улыбкой лучистого восторга. Хлопали в кулисах. Хлопали за кулисами, подняв глаза к мониторам, по которым шла прямая трансляция. В оркестре музыканты стучали смычками. Орджоникидзе дулся, как индюк, но тоже постукивал по своему пульту.

Даша бегом вернулась к толпе, першей из кулис, как каша из волшебного горшка. Выдернула за руку Эванса, он плохо изобразил смущение. Демонстративно захлопал труппе. Даша заплескала ладонями сама. Заметила, что ушла слишком вперед к авансцене – тут же исправилась, отступила назад: нельзя заслонять Марину. Та не простит. А она еще нужна.

Марина сияла. Она была счастлива. Но когда бдительно зыркнула, проверила, где Белова, та уже стояла позади. И Марина опять засияла: это был ее вечер, ее спектакль, ее триумф.

Движение Беловой заметила из кулис только Вера Марковна. «Сука, – крякнула она. – Поздравляю. Новая Маликова». Вере Марковне было так много лет, что она помнила Маликову не махровой лауреаткой всех возможных государственных наград, а девочкой из Ленинграда, только что перебравшейся в столицу: скромницей с потупленными глазками. «Ну сука, – покачала старуха головой. – Мы с ней еще наплачемся».

Президент все еще стоял в ложе и хлопал.

– Вот, – сказал он соседу, тоже бившему в ладоши, – Россия открыта для новых идей. Наши таланты подхватывают передовые открытия ваших. Взаимно обогащают культуру двух стран. И мы готовы инвестировать в это взаимное обогащение.

Соседом его был Уильям Хэккет-Джонс, британский вице-премьер. В Москве он был с неофициальным визитом. Но все знали, о чем пойдет речь: о санкциях британской стороны.

«Сапфиры» были первой московской достопримечательностью, на которую Хэккет-Джонса привели. Опустив, разумеется, что, собственно, к его визиту ее и воздвигли.

Эффект удался.

Президент опустил руки, обернулся к сцене спиной – перед ним тут же стали отодвигать стулья. Движение его немедленно подхватили сначала в ложах, выкупленных на сезон большими компаниями и корпорациями. Оттуда отток перекинулся в партер. Последними сдались дешевые ярусы с гнездами балетоманов. Они еще поорали «браво». Некоторые, впрочем, поорали «позор». Исключительно, как давно все понял про театр наш великий поэт Пушкин, «для того, чтоб только слышали его».

Президент пожал Борису плечо, улыбнулся: «Прекрасная премьера», – и прошел вперед.

13

– Шевелимся! Шевелимся! – орала на костюмерш Риточка.

Ей не нужно было метаться с охапками пропотевшего тряпья. Прошли те времена, с удовольствием подумала она. Она стояла, уперев руки в боки, как капитан – на суету на палубе.

– Ноги в руки! Шевелимся!

Любовь к театру переполняла ее.

14

Даша шла по коридору. На теле быстро высыхал пот. Она прошла сквозь облако девочек из балетной школы, как сквозь облако мошкары. Ненадолго задержалась, принимая и возвращая протягиваемые ей карандаши, ручки, программки, туфли. Но только ненадолго. Она спешила.

А учеников поджидали родители.

– Барракуда! У меня автограф Барракуды! – побежали к ним, радостно вереща, дети.

Даша, услышав это, замедлила шаг. Задумалась на миг, пытаясь понять, огорчило ее это или обрадовало.

Чуть улыбнулась. И пошла дальше, к гримерным.

15

Славик послушал, как внутреннее театральное радио сказало свое отчетливое:

– Спектакль окончен… Спектакль окончен… Всем большое спасибо.

Еще слышалось постукивание, голоса, шорохи, голоса. Приводили в порядок сцену.

Славик завинтил пластмассовый рычажок, точно перекрыв голосу кислород. И скинул халат, показав крепкие ягодицы.

Конец