Каннские хроники. 2006–2016

Для меня наиболее очевидным знаком угасания пафоса 1968-го была конкурсная картина с символичным названием «Граница рассвета» одного из главных романтиков студенческой революции Филиппа Гарреля. И не потому, что он утратил романтический настрой. В своей критической фазе он стал как раз еще более настойчиво романтичным. Герой, фотограф Франсуа, сыгранный сыном Гарреля Луи, хочет, но не может вписаться в разумно обустроенную жизнь. Прежняя любовь Франсуа, артистка Кароль, оставленная им и умершая без него, является ему в виде призрака и увлекает в смерть. Так и не дожив до рассвета, герой выходит в окно вслед за призраком.

Все вроде бы очень по-гаррелевски, и символы вроде как не лишены связи с живым авторским опытом: в артистке Кароль несложно угадать погибшую музу Гарреля – богиню андерграунда 1960 – 1970-х певицу и фотомодель Нико. Но беда в том, что воспаленный, кризисный романтизм Гарреля уже не находит адекватного художественного воплощения. И было ужасно неловко и как-то грустно, когда, в общем-то, расположенный к Гаррелю каннский зал осмеивал и освистывал те сцены, в которых, почти как во второразрядных хоррорах, Кароль являлась Франсуа в зеркальном отражении. Кризис как тема вполне может существовать в рамках искусства, но когда наступает кризис темы, ее пора закрывать.

Кадр из фильма «Граница рассвета» (реж. Ф. Гаррель; 2008)

Н. Зархи. Уже предыдущая картина Гарреля была не просто вялой и вязкой – ее вязкость, выморочность бесконечных саморефлексий и персонажей, и автора казались пародией на кино левых интеллектуалов.

Л. Карахан. Не видел этот фильм, но очень может быть. Ведь закат – это процесс, а не одномоментное явление.

Е. Гусятинский. Гаррель никогда до этого не был в каннском конкурсе. Он всегда был каннским аутсайдером и, попав наконец-то в конкурс, стал им еще больше. Это, кстати, доказывает, что левая идея в том виде, в каком она понималась поколением мая 1968-го, стала сегодня архаикой.

Н. Зархи. Сорок лет назад законодатель и идол фестивального движения – Канны – вынужден был признать себя буржуа, отставшим от времени и разминувшимся с искусством, – это актуальный и ныне сюжет. Но он не был разыгран, если не считать показ нескольких картин из конкурса 1968-го (в том числе и «Анны Карениной» моего отца) в на треть заполненном зале «Бунюэль». Закономерно, что ни в каннских, ни тем более в наших медиа эта скромная ретроспектива отражения не нашла: размышления не были запланированы.

Л. Карахан. Понятна Нинина скромность, но зал, по-моему, был почти заполнен. И если это как-то связано с интересом к 1968 году и левой идее, то, значит, пепел ее еще стучит в сердце и вселяет надежду на неуспокоенность и общественное развитие.

Н. Зархи. Пепел, может, и стучит, но надежду не вселяет… А вообще-то, меня «на новенького» удивило, что фестиваль во многом работает для галочки. Возможности беспредельные, так что драматургические и режиссерские фантазии кураторов-организаторов могут быть сколь угодно дерзкими. А они – предсказуемы и, в общем, формально реализованы. Так мне показалось. С другой стороны, может, именно этой своей ожиданной равностью самому себе Каннский фестиваль при личной встрече подтвердил для меня свой символический статус. Значение слова-синонима понятия «фестиваль». Да и на смотр достижений мирового кино за год он тоже тянет, несмотря на все наши претензии к программе. Он ничем не поразил (меня), я как будто все это уже видела, реальные Канны не выплеснулись за рамки того, что мы все о них знаем. Такими же я видела Канны в «Матадоре» Эрнста 15 лет назад, и в «Магии кино» Сэма Клебанова в прошлом году. А многое по телевизору выглядит даже шикарнее, значительнее: Марадона с Кустурицей, например, на красной дорожке или толпы людей, которые, как кажется, ждут звезд или лишний билетик. На самом же деле проход по лестнице не очень здорово организован. Или пальмы на Круазетт, которые – по телевизору-то этого не видно – стоят в кадках, взятые напрокат, как декорации для съемок.

Л. Карахан. Ты несправедлива. Кадки действительно есть. Но бульвар потому и называется бульваром, что по центру растут огромные настоящие пальмы. Их никуда не увозят.

Н. Зархи. Давайте вернемся к левой идее. Как ее эволюция была отыграна в связи с 1968 годом? Что привезли? Что обсудили?

Д. Дондурей. А как связаны 1968 год и мастер-класс Тарантино? Могли ведь в этом году дать слово Годару или кому-то из тех, кто участвовал в каннском перевороте 1968-го.