Канон

— Хм-м… — Сириус потёр подбородок. — Ты прав. Нужно быть уверенными на сто процентов. Штука в том, что я знаю, кто твои родители.

Я вскинул голову:

— Ты уверен?

— Да, Щеночек, уверен. Я помню молодого человека, который был один-в-один похож на тебя. Минус, конечно, очки и шрам… Я могу назвать тебе фамилию и готов поспорить, что она окажется в твоём списке. Кстати, интересно, как они тебе зрение испортили?

“Они” — это та сладкая парочка, что, прибыв к бездыханному телу в доме уже наложившего в штаны и приготовившегося к смерти Дурсля, успела привести оригинал в сознание настолько, чтобы сгрузить его память в Омут. А потом, запоров две “болванки”, всё-таки успешно “записала” третью.

— Никак, — просто ответил я. — У меня стопроцентное зрение, — я снял очки и протянул их крёстному. Бродяга сразу же их натянул и принялся вертеть головой, пытаясь уловить хоть какое-то искажение.

— А зачем ты их носишь?

— Так положено!

— Кем? Кому? — продолжал допытываться Сириус. Я приготовился было его отшить, но тут в дверь с силой ударили. Я с тревогой посмотрел на крёстного, но тот лишь кивнул. Значит, дверь придётся открывать мне. Ба! Знакомые всё лица! На пороге стоял ещё один из тех, кому мне предстояло помочь. Ну, или кому предстояло помочь мне.

— Щеночек? Бродяга? — перечислил собрание вошедший Римус, а потом хмуро воззрился на Сириуса: — Звал, зверюга?

— На себя посмотри! — отозвался крёстный. — Так получилось, друг, так получилось.

— А что это у нас тут? — Лунатик, наконец, разглядел койку с оригиналом и заинтересованно подошёл поближе. Я уселся в углу, пряча уши между коленок и закрывая голову. Тишина. Ничего не понял. По-прежнему тишина. Я, почему-то, предполагал, что Люпин должен быть более диким, а Блэк наоборот — сдержанным. И, соответственно, эстраполировав агонию крёстного на Римуса, ожидал чего-то совершенно кошмарного, но к такому я определённо не был готов. Я поднял голову.

Лунатик стоял у койки, обеими руками прижав руку оригинала к груди, и у него из глаз текли слёзы. Он оплакивал последний осколок того, что осталось в этом мире от его друга. Собственно, этого я и добивался. Вряд ли остался на свете человек, которому был бы чем-то дорог Джеймс Поттер или его сын, кроме этих двоих. Все, кто были нужны для последнего прощания. Поразительно, конечно, неужели Джеймс был настолько незначителен, пусть даже и оставаясь последним представителем чистокровной семьи, что не оставил следа в сердцах? Или всё дело в сценарии, по которому Поттеры были важны лишь с целью усилить страдания героя и поднять тираж?

Мы сидели в том же баре, что и полтора часа назад с Сириусом. Взрослые были подавлены и молчаливы, я же просто размышлял, что делать дальше. Меня из забытья вывел голос крёстного. Я очнулся:

— А?

— Я говорю, что так просто нам Дамблдора не завалить, а вот Северус нам вполне по зубам. Ну, и родственник твой этот!..

Я вздохнул. Понятно. Значит, будем читать Сценарий.

— Нет, Бродяга, сделать с ними что-то сейчас невозможно в принципе. А для того, чтобы понять, отчего, вам обоим нужно кое-что прочесть. Это снимет много вопросов и даст всю необходимую информацию. Потом мы соберёмся, и я сделаю доклад о том, какие шаги я предпринял за то время, что я владею этим знанием.

Римус смотрел на меня с удивлением:

— Ты знаешь… — тут он замялся, не решаясь произнести моё имя, а крёстный, бросив на него гневный взгляд, с силой ударил кулаком по столешнице. Сидящие вокруг посетители испуганно втянули головы в плечи, всерьёз опасаясь, что этот здоровенный отморозок в косухе сейчас начнёт ломать и крушить.

— Какого чёрта, Римус? — выкрикнул он. Ну, то есть, он сказал совсем по-другому, но общий смысл был таков. — Даже если он не сын Джеймса и Лили, для нас он по-прежнему — наш Гарри! И ты это знаешь!

Люпин сидел, понурив голову:

— Прости, Гарри, я виноват! Бродяга, конечно, прав. Прости! — он поднял на меня виноватый взгляд.

— Ты не должен забывать, Лунатик, — примирительно сказал я, — кто лежит в той комнате. Никто их нас не должен забывать. А ещё вы оба должны узнать, почему. Иначе мы не сможем ничего изменить.

Оборотень прокашлялся.

— Я хотел сказать, Гарри, что ты сильно изменился за последние несколько недель. Я теперь понимаю, отчего, и мне очень жаль, что так случилось.

Разговор, наконец-то, пошёл. Упоминание того, что мы должны были сделать, вырвало Сириуса из цепких объятий хандры, и сразу же вся его энергия, накопленная в эти тягостные минуты, выплеснулась на меня в тройном объёме. Главное, что его интересовало — почему же он не может аппарировать в Проезд Приветов и откусить голову Дурслю прямо сейчас. Мои ответы вроде “потому что” его не удовлетворяли. Пришлось опять воззвать к Френсису Бейкону и уговорить его потерпеть до тех пор, пока он не узнает полной картины происходящего.

— Меня очень сильно беспокоит конспирация, — пожаловался я крёстному.

— А ты её меньше чеши! — незамедлительно отозвался тот.

— А что, собственно, вызывает необходимость конспирации? — простодушно поинтересовался Люпин.

— Римус, мы же вынашиваем заговор! — ответил я.

— И?