Каньон

Путь был тяжел. Мышцы ослабели, и Медвежонок часто падал, но продолжал ковылять на своих коротких ногах. Огненный шар неизменно указывал путь, вел его вдоль потока вверх по течению, вел все дальше и уперся в каменную кручу, неровными уступами уходившую ввысь. Медвежонок не знал, куда свернуть, но тут огненный шар показался на той стороне потока. Прошлепав по мелкой бурлящей воде, человек последовал за волком. Теперь земля, покрытая пучками низкой травы, стала ровнее, двигаться стало легче. Ветры немного улеглись, молнии прекратились. Голова невесомо держалась на плечах, зато ноги совсем отяжелели. Он вышел на широкое плато и остановился.

Ветра стихли до шелеста, стояла кромешная тьма. Вдали он заметил в траве какое-то мерцание и заковылял туда, однако оно померкло, и он пытался отыскать то мерцание, и вынесенная вперед левая нога ощутила под собой только воздух. Медвежонок упал. Повинуясь инстинкту, тело извернулось, пальцы уцепились за что-то. Разум кружил наводящими дурноту кругами. Медвежонок дрыгал ногами, стараясь перекинуть их через край обрыва и вскарабкаться назад. Но слабость, вызванная голоданием, одолевала. Он болтался в глубокой тьме. И тело его обмякло. Пальцы заскользили, сначала медленно, потом быстрее, он сорвался, пятнадцатью футами ниже ударился левым бедром о какой-то выступ, от удара потерял сознание, тело отбросило вбок, он безмолвно летел и врезался в густую крону сосны. Тяжестью падающего тела сломало верхние ветки и пробило нижние, но движение замедлилось, и толстый ковер опавшей хвои приглушил шум последнего столкновения.

II

Ветры, шепчущие в травах, — это голоса духов, что живут в земле и обращены к душе, которой ведомо о существовании таких духов. Дух друга может преодолеть многие мили и незримо пребудет с человеком, который верит в друга и в силу дружбы. Порывы ветров, полыхание молний, зверь, привидевшийся во тьме во время вспышки зарницы, — все это знаки человеку, который готов их читать и слился с силами природы:

Они-то и привели Медвежонка к его каньону.

И вот он здесь. Груда раздробленных костей и плоти на толстом ковре опавшей хвои, под сосной на дне каньона, за дальними холмами, что и не холмы вовсе, а горы, у южного края пограничного плоскогорья. Искра человеческой жизни в обнесенном скалами, узком, диком, ничейном месте.

Шел дождь. Холодные капли собирались на ветках сосны и скатывались вниз; они вернули сознание в растерзанное тело. Медвежонок пошевелился, и боль, накатив волной, пронзила тело, он вновь потерял сознание. Дождь перестал. Над плато разлилась заря, проникла и в каньон. Встало солнце. Понемногу, еле-еле сознание возвращалось. Он лежит, распластавшись на спине. Одежда изодрана. На теле во многих местах запеклась кровь. Правая нога, придавленная его собственным телом, неуклюже подогнута — сломана у щиколотки. Дышать трудно, с каждым вдохом боль в груди подступает, потом отступает и подступает вновь.

Долго, не отрываясь, смотрел он на ветки сосны. А когда зашевелился, солнце стояло почти над головой. Ужасная боль прорезала все его тело, но жить — значит двигаться, и он начал двигаться. Чуть приподнялся и огляделся. Не помня, что произошло. Не помня, что он — Медвежонок, приемный сын Сильной Левой Руки, и пришел в горы для жертвы — голодать. Теперь он простейшее существо, ищет лишь малости, чтобы выжить. Глаза обнаружили мешочек с пеммиканом, оброненный, когда сам он сорвался с обрыва. Совсем неподалеку. Медвежонок подполз к нему, так вот, лежа, попытался поесть, но во рту пересохло, ничего не проглотить.

Он сел и вновь осмотрелся. С такой высоты видно дальше. В двухстах футах он увидел родник. Снова перекатился на живот, зажав в зубах верхний край мешочка, стал подтягиваться на руках, помогая левой ногой. Извиваясь как червяк, приполз к роднику. Свесил голову и с жадностью набросился на воду, но все равно не мог глотать. Тогда набрал в рот воды, приподнял голову, и топкая струйка просочилась в горло, иссохшие мышцы увлажнились, и воду удалось проглотить, делая в раз по небольшому глотку. Он нагнул голову и стал пить, но вода потекла внутрь чересчур сильно, его вырвало, и он отпрянул от потока. Опустил руку в мешочек с пеммиканом, вновь попытался поесть. Челюсти саднили, он жевал с трудом. Но провяленное мясо, нарубленное мелкими кусочками, не надо и жевать. Он набил рот и, судорожно глотнув, пропихнул мясо. Потянулся было, чтобы достать еще, и в этот миг вновь тьма — беспамятство:

В желудке вода, немного пищи. Пришла в действие химия жизни:

Дневной свет померк в каньоне. Все объял сгустившийся мрак. Из-за холмов бесшумно встала луна и посеребрила плато, поднялась выше — и бледный свет скользнул вниз по дальней стене каньона, медленно пополз по его ложу. Нежное мерцание коснулось распростертой у потока безжизненной фигуры и, перебравшись через нее, заскользило дальше. Беспамятство сменилось сном, сон — пробуждением. Глаза устремили взгляд вверх, на проплывавшую луну.