Канон отца Михаила

По всему по этому, признавая только Евангелия откровением Божьим, отец Михаил только в Евангелиях и видел закон, по которому надо жить. Правда, за двадцать веков было написано великое множество книг, авторы которых (кто от чистого сердца, кто из любви к властям, которые несть аще не от Бога) на все лады толковали нестыкуемые места, пытаясь протащить в Игольные уши верблюда, и в конце концов, надо отдать им должное, воздвигли грандиозное богословское здание. Будучи семинаристом, отец Михаил, конечно, подобные книги читал, но они хотя и затронули, но не убедили его разум и тем более сердце. Он признавал, что люди, их написавшие, были намного умнее и образованнее его; он глубоко уважал их титанический труд, благодаря которому богословие превратилось в не имевшую себе до недавнего времени равных по литературе науку; его поражало и восхищало, что исследования и толкования двух с половиной десятков древних письмён в сотни тысяч раз превышают по объему самые письмена. Но для отца Михаила из его абсолютного знания о существовании Бога вытекало абсолютное же одно: ТОЛКОВАТЬ БОГА НЕЛЬЗЯ. Нельзя не потому, что нельзя, — в этом нет ни самонадеянности, ни кощунства, тем более что Евангелия десятки раз переписывались и редактировались после того, как десятки лет передавались вообще изустно, — а просто потому, что бессмысленно: любое толкование Слова Божьего, то есть принятого за первый источник Евангелия, — толкование пусть даже Апостолами, Соборами, Святыми Отцами — но человеками, лишает Его единственного исчерпывающего доказательства Его истинности, единственно возможного абсолютного авторитета перед всем сказанным и написанным от века и во веки веков: истинно, потому что так сказал Бог. При любом толковании единая вера рушится, метафизика превращается в физику с ее бесчисленными и бесконечно идущими вглубь “почему”, трещат, сталкиваясь лбами, искусственные и бессмысленные догматы и на земле разворачивается двадцативековой богословский диспут, — потому что нет и никогда не будет на земле толкователя, о котором бы кто-то другой не сказал: рака [2]…

Поэтому в Слове Божьем, Евангелиях, верил отец Михаил, должно быть — и может быть — только так: что непонятно — то непонятно, что непрозрачно — то и будет туман, что ясно — то ясно и подлежит исполнению. Сказано ясно не только не убий, но и не гневайся [3]— не убий и не гневайся. Сказано не только не прелюбодействуй, но и не разводись— не прелюбодействуй и не разводись. Сказано не суди, не клянись, не противься злому, люби врагов своих - не суди, не клянись, не противься, люби. Филарет говорил: “Люби врагов своих, бей врагов отечества”, — кто это говорит? Филарет. Либо ты христианин, либо филаретанин.

Казалось бы, при таком образе мыслей отцу Михаилу естественно было сделать еще один шаг и сказать: поскольку Евангелие говорит, например, не убий и люби врагов, а Церковь допускает войнy, — как почти тысячу лет, пока ее не отделили от государства, не только допускала, но и благословляла почти всё из того, что безусловно запрещает Евангелие, — значит, она… но отец Михаил не делал этого шага. Во-первых, не суди — исцелися сам, — во-вторых… зачем? Он любил свой маленький храм, зажатый в теснине вдвое превышавших его домов, он не лукавя служил Богу и людям, — ему не надо было кривить душой. В конце концов, Бог не умалится никакими грехами и ошибками Церкви.

III

Но как же, исповедуя такие взгляды, жил и поступал отец Михаил? Что пользы, если кто говорит, что имеет веру, а дел не имеет ? Вера без дел мертва есть.

Вот уже несколько лет, с тех пор как нерассуждающая любовь к Иисусу подкрепилась сознательной верой в истинность Слова Его, отец Михаил старался изо всех своих сил не грешить — и, казалось ему, и умышленно, и поступками мало грешил. Он, конечно, не убивал и не крал; если гневался, то старался сразу тушить свой гнев; не судил — а если случалось ему сгоряча осудить, то скоро опоминался; не изменял жене (а до женитьбы женщин и вовсе не знал); изо всех сил старался любить людей: полюбить людей было много труднее, чем Иисуса, но он старался. Отец Михаил, конечно, бывал грешен в помыслах, но дурные помыслы, хотя мы и не можем не признать их за грех, часто возникают в мозгу не по нашей воле: наше дело — их побороть.