Каноны христианства в притчах

Конечно, не сразу пришел Иисус к высокому самоутверждению, что он сын Божий. Но вероятно, что отношения его с Богом с первых же шагов представлялись ему отношениями сына с отцом. В этом величайшая его оригинальность: в этом он нисколько не принадлежит своей расе. Ни иудей, ни мусульманин не понимали этой прекрасной теологии любви. Бог Иисуса – это не владыка, одаренный силой рока, который убивает нас, осуждает на вечные муки или спасает по своему произволу. Бог Иисуса – наш Отец. Его услышишь, внемля легкому дуновению, которое взывает в нас: «Авва, Отче»! Бог Иисуса – не пристрастный деспот, избравший Израиля своим народом и покровительствующий ему против и вопреки всем. Это – Бог человечества. Иисус не мог быть патриотом, как маккавеи, или теократом, как Иуда Гавлонит. Смело поднявшись над предрассудками своего народа, он утвердил всеобщую отчизну по Богу. Гавлонит говорил, что лучше умереть, чем называть «Господом» кого-либо, кроме Бога; Христос предоставляет это имя всякому, кто захочет им воспользоваться; для Бога же он оставляет более благостное имя. Охотно воздавая внешнее почтение, полное иронии, сильным мира сего, которые для него – лишь представители насилия, он создает высшее утешение, прибежище к Отцу, которое всякий имеет на небе, истинное Царство Божие, которое каждый носит в своем сердце. Название «Царства Божьего» или «Царства Небесного» было любимым выражением Иисуса для обозначения той революции, которую он приносит в мир. Как и все почти мессианские термины, это выражение заимствовано из книги Даниила. По словам автора этой необыкновенной книги, вслед за четырьмя нечестивыми царствами, обреченными на гибель, придет пятое, вечное царство «святых». Это «Царство Божие на земле», естественно, подало повод к самым различным толкованиям. Для многих это было царство Мессии, или нового Давида; с точки зрения иудейского богословия «Царство Божие» – не что иное, как сам иудаизм, истинная религия, монотеистический культ, благочестие. В последние дни своей жизни сам Иисус, по-видимому, думал, что царство это должно осуществиться материально путем внезапного обновления мира. Но, без сомнения, не такова была его первоначальная мысль. Достойная удивления мораль, которую он черпает из познания Бога-Отца, не есть мораль энтузиастов, которые думают, что мир близок к концу, и, отдаваясь аскетизму, готовятся к химерической катастрофе: это мораль мира, который хочет жить и живет. «Царство Божие среди вас», – говорил он тем, кто усердно старался найти признаки его будущего пришествия. Реальное понимание божественного пришествия было лишь облачком, случайной недолговременной ошибкой, которую смерть заставила забыть. Иисус, создавший истинное Царство Божие, – царство смиренных и кротких, – таков Иисус первых светлых, ничем не омраченных дней его жизни, когда голос Отца его находил себе чистейший отзвук в груди его. Было таких несколько месяцев, быть может, год, когда Бог действительно сошел на землю. Голос молодого плотника зазвучал вдруг с необычайной прелестью. Безграничная обаятельность исходила из всего его существа, и те, кто видел его раньше, не узнавали его теперь. У него не было еще учеников, и группа, его окружавшая, не представляла ни секты, ни школы; но здесь чувствовался уже общий дух, нечто проникновенное и обаятельное. Его приветливый характер и, вероятно, обольстительная наружность, какая иногда встречалась в еврейской расе, создавали вокруг него какой-то очаровательный круг, волшебной силы которого не мог преодолеть почти никто из среды этих добродушных и наивных племен.