Кант

В историю немецкой философии Фридрих-Вильгельм I вошел тем, что приказал в 48 часов под угрозой виселицы покинуть пределы Пруссии Христиану Вольфу: королю донесли, что вольнодумное учение, отрицающее свободу воли, будто бы оправдывает дезертирство. О Лейбнице Фридрих-Вильгельм I отзывался с пренебрежением; по его мнению, «этот парень» был непригоден даже для того, чтобы стоять в карауле. Когда однажды королю, находившемуся в добром расположении духа, попался на глаза философ Эдельман, он подарил ему гульден; мыслитель хотел было в качестве сдачи вернуть два, но вовремя понял, что дело может кончиться палками. Единственный научный эксперимент, предпринятый «солдатским королем», состоял в попытке получить рослое потомство от его долговязых гвардейцев. Он женил их на специально подобранных девицах высокого роста; эксперимент, естественно, не удался. Единственный университетский диспут, устроенный по приказу короля, был посвящен теме: «Все ученые болтуны и балбесы»; королевские шуты проходили по штатам Академии наук. Из книг Фридрих-Вильгельм I признавал только Библию и воинский устав. Его любимой присказкой было: «Мы господин и король и можем делать все, что пожелаем».

Как часто бывает, сын Фридриха-Вильгельма являл собой противоположность отцу. Кронпринц увлекался музыкой, сочинял стихи, любил французскую литературу и философию. В Пруссии ему стало невмоготу, и он собрался удрать за границу, был, однако, схвачен и угодил в крепость. Его сообщника обезглавили у него на глазах. Наследнику угрожал военный суд и расстрел за дезертирство. Все, однако, обошлось, и в 1740 году он вступил под именем Фридриха II на отцовский престол, который затем занимал сорок шесть лет.

Первые семь из них прошли в войнах с Австрией. В результате Пруссия приобрела Силезию, а армия выросла на столько-то батальонов и столько-то эскадронов. Коренного переустройства в стране не произошло. «Фридрих, – пишет Франц Меринг, – с самого же начала понял, что согласно прусским порядкам каждый прусский король должен неуклонно продолжать старый курс; его право на историческое значение или на историческое величие – если здесь можно применить это слово – основывается как раз на том обстоятельстве, что он ни разу не пытался плыть против течения, хотя в силу своих природных способностей и склонностей это искушение было для него сильнее, чем для всех прочих прусских королей». Флейтист и поэт, называвший свой мундир «саваном», стал олицетворением прусского милитаризма. Автор «Анти-Макиавелли», трактата, написанного до вступления на трон и провозгласившего монарха «слугой подданных», получив власть, воплотил в себе принцип абсолютизма. Эпикуреец по натуре разыгрывал роль почти что стоика. Галломану, влюбленному во все французское, пришлось воевать с Францией.

И все же перемены были. На троне оказался король, начитанный в философии, сам писавший ученые трактаты, вольнодумец, отпускавший рискованные прибаутки, вроде: «Всемогущий боже, если таковой имеется, помилуй мою грешную душу, если таковая у меня есть». При дворе Фридриха гостил Вольтер; Ламетри, изгнанный из Франции и Голландии, нашел убежище в Берлине, где был обласкан королем, назначившим его на придворную должность. «Покровительство, которым пользовался Ламетри в качестве его лейб-медика, – пишет Ф. Меринг, – и прекрасные слова, которые в 1751 г. король посвятил памяти этого опороченного материалиста, особенно ясно показывают, что Фридрих стоял на такой высоте философского понимания, какой, вероятно, не достигал в то время никакой немец, даже и молодой Лессинг, как раз тогда громивший Ламетри». Прусский деспотизм стал «просвещенным». Эпоха Просвещения постепенно и здесь вступала в свои права.

Просвещение – необходимая ступень в культурном развитии любой страны, расстающейся с феодальным образом жизни. Просвещение в основах своих демократично, это культура для народа. Главную свою задачу оно видит в воспитании и образовании, в приобщении к знаниям всех и каждого. Возрожденческий идеал свободной личности обретает атрибут всеобщности. И ответственности: человек Просвещения думает не только о себе, но и о других, о своем месте в обществе. Почву под ногами получает идея социальности; в центре внимания – проблема наилучшего общественного устройства. Умы волнует идея равенства; не только перед богом (что принесло с собой христианство), но и перед законами, перед другими людьми. Это равенство формально, но в ином буржуазный правопорядок не нуждается. Просвещение цепко держится за идею формального права, усматривая именно в нем гарантию гуманизма.