Кант

В этом труде Кант восстановил в прежнем статусе Бога, который больше не был обречен на немоту, ибо не вписывался ни в какие категории. «Критика практического разума» посвящена этической составляющей воззрений Канта. Вместо поисков метафизических оснований нашего восприятия он ищет их для нашей морали. Кант задался целью отыскать ни много ни мало фундаментальный нравственный закон. Но разве возможно найти закон, который пришелся бы по нраву всем? Чтобы все – от христиан до буддистов, от либералов до махровых консерваторов – верили в одно и то же фундаментальное добро? Кант полагал, что можно сформулировать некий базовый закон, но сделал это, обойдя стороной то, что большинство посчитало бы самым главным вопросом.

Добро и зло его не интересовали. Он не пытался вскрыть суть самых разных интерпретаций этих основополагающих нравственных понятий. Кант подчеркивал, что ищет скорее основы нравственности, нежели ее содержание. Как и в случае с чистым разумом и с практическим разумом, ему требовался лишь набор априорных принципов, подобных категориям.

Фактически Кант в конечном счете выдвинул только один принцип: «категорический императив», лежащий в основании всех нравственных действий: их метафизическое допущение. Аналогично категориям чистого разума это создает фундамент нашего этического мышления (практический разум), правда, не наполняя его каким-либо особым моральным содержанием. Категорический императив Канта гласит: «Поступай только согласно такой максиме, руководствуясь которой ты в то же время можешь пожелать, чтобы она стала всеобщим законом».

Этот принцип привел его к утверждению, что мы должны действовать в соответствии с нашим долгом, а не с чувствами, следствием чего стали несколько странных выводов. Например, Кант заявляет, что о моральной ценности поступка нельзя судить по его последствиям, а лишь на основании того, насколько этот поступок был совершен по велению долга. Это великая глупость – если мораль все-таки имеет отношение к обществу, а не является поводом для самодовольства индивида.

Кант видел в категорическом императиве нечто вроде каркаса, лишенного морального содержания. Что не совсем так. В нем присутствуют следы морального содержания. Для начала – мораль конформизма. Категорический императив Канта подразумевает, что все люди должны действовать абсолютно одинаково, независимо от темперамента или поставленной задачи. Обязан ли глава государства поступать столь же праведно, что и настоятель монастыря? Или хотя бы стараться? Должен ли был Черчилль вести себя так же, как Ганди? Или наоборот? Возможно, все системы обречены на подобную жесткость. (Но без этической системы мы окажемся в тупике – ибо будем неспособны выносить какие-либо ценностные суждения.)

Этическая система Канта также заставила его проникнуться верой в то, что нельзя лгать независимо от возможных последствий. Он прекрасно осознавал двусмысленность такого довода и тем не менее не отказался от него. По Канту, сказать ложь негодяю – преступно: «Ведь возможно, что на вопрос злоумышленника, дома ли тот, кого он задумал убить, ты честным образом ответишь утвердительно, а тот между тем незаметно для тебя вышел и, таким образом, не попадется убийце, и злодеяние не будет совершено; если же ты солгал и сказал, что его нет дома и он действительно (хотя и незаметно для тебя) вышел, а убийца встретил его на дороге и совершил преступление, то ты с полным правом можешь быть привлечен к ответственности как виновник его смерти… Итак, тот, кто лжет, какие бы добрые намерения он при этом ни имел, должен… поплатиться за все последствия, как бы они ни были непредвидимы»[5]. Должны ли мы верить в то, что Кант отдал бы в руки нацистов своего друга-еврея? Нет. Все, что мы о нем знаем, позволяет предположить, что великий философ последовал бы велению долга. Его на редкость активный разум быстро нашел бы некий моральный долг, который бы не допустил столь низкого поступка. И все же вопрос о невозможности лгать выявляет отчетливый изъян в системе воззрений Канта. Нам не стоит обольщаться: Кант относился к вопросу лжи чрезвычайно серьезно. Какое-то время он даже мучительно размышлял над вопросом о том, допустимо ли завершать письмо обычным для того времени речевым оборотом: «Ваш покорный слуга». Является ли это ложью? Кант настаивал на том, что он не был ничьим слугой и потому в его намерения не входит подчиняться своим корреспондентам.