Канцелярская крыса

Герти с удивлением обнаружил, что ночной зной не спадает. Напротив, делается все более давящим и настойчивым. Воздух стал сухим и таким плотным, что его приходилось буквально заталкивать глотками в легкие. Как будто он сам оказался в бутылке горячего крепленого вина. Странно, прежде он этого не замечал. Может, какой-то род фёна[87], заглянувший в Тихий океан из выжженных долин Африки?.. Ему здесь не понравится. Этот проклятый остров никому не понравится. Отсюда невозможно сбежать человеку, не удивительно, если и ветер окажется заперт в невидимую клеть…

«Совсем ты расклеился, приятель, — подумал Герти, облизывая отчего-то пересохшие губы, — Ну точно нализался. Должно быть, что-то нервное. Отпустил на миг узду, вот и повело, как пьяного коня… Навалилось напряжение всех проведенных здесь дней. Ну же, соберись!»

На Стиверсе и Бангорской Гиене его проблемы не кончались. Было что-то еще, что беспокоило его, давно и сильно, как обломок крючка, который засел в жабрах… Герти напряг память, сделавшуюся от выпитого вина и еды грубой, поросшей ненужными и лишними воспоминаниями — точно валун, пролежавший много лет на дне и покрывшийся ковром водорослей. Что-то еще…

Ах да, незнакомец. Тот, что оставил ему деньги и записку.

Как можно быстрее покиньте остров. Нет возможности объяснять. Ваша жизнь в опасности.

Мило, не правда ли, джентльмены? Герти резко рассмеялся, и почти тот час поморщился: от смеха запершило в пересохшем горле. Вот уж замечательная шутка. Нет, за деньги, конечно, весьма благодарны нашему благодетелю. Тем более, что сумма в конверте обнаружилась весьма приличная даже по лондонским меркам. Но что за тон? Что это, позвольте, за фамильярность?.. Жизнь в опасности?

Герти вспомнил «мистера Иггиса» — его спокойные немигающие глаза и дергающуюся металлическую тварь в руке, изрыгающую грязные хлопья огня, вспомнил хлопающие вокруг стаканы и треск покалеченной мебели. Негромкий сухой стук, с которым падали люди, стук их черепов об пол как стук игральных костей…

Несмотря на опьянение, это воспоминание вызвало приступ мгновенного страха, от которого затряслись во всем теле крохотные слюдяные жилки. Что ж, самому себе можно признаться — в тот миг он ощутил смертельный ужас. Но было ли это той самой опасностью, о которой предупреждал таинственный незнакомец? И как он мог предсказать дальнейшие события в недоброй памяти «Полевом клевере»? Как вообще туда затесался?

Скажем, какой-то наблюдательный джентльмен из соседнего номера, который раньше Герти раскусил Жона-Семь-Пуль и решил спасти наивного деловода от страшной участи? Нет, невозможно. Для этого потребовалась бы дьявольская, невозможная в этом мире, проницательность. Но кто же тогда оставил предупреждение? Ангел-хранитель? У него, пожалуй, были бы трудности касательно денег. Не иначе, сам ограбил банк, чтоб добыть их…

А отчего он, собственно, решил, что человек этот — благодетель? Это Новый Бангор, приятель, здесь нужно держать ухо востро даже когда имеешь дело с отражением в зеркале. Здесь, кажется, у любого предмета две тени… Что, если это провокация? Страшное слово «провокация» подобно ощетинившемуся иглами морскому ежу скатилось в желудок. Чья провокация? «Да ведь Беллигейла, — пожилым хриплым вороном каркнула в ухо догадка, — А что же? Он решил подцепить тебя на крючок. Красивый, переливающийся серебром, зазубренный крючок. За жабры тебя, полковник Уизерс…»

Пошатываясь, Герти поднялся и стал срывать с себя галстук. Чертовски сухой воздух здесь. Дерет, как шкура ската, можно шлифовать камни. Кажется, все его поры рассохлись, кожа превратились в потрескавшуюся черепицу. Воды. Влаги. Герти схватил бутылку и мгновенно опустошил ее. Вино хлынуло в глотку и на миг смягчило нёбо, но это упоительное чувство почти мгновенно прошло. Его опять стала мучить ужасная жажда.

Почему он раньше не замечал, что Новый Бангор — это проклятая доменная печь? Господи милосердный, да на нем сейчас загорится белье! Шатаясь и врезаясь в мебель (ноги стали смешно подгибаться, колени прыгали вперед-назад), Герти добрался до ватерклозета, где стояло ведро с водой, и стал горстями швырять воду себе в лицо. Разбиваясь о подбородок, тусклые жемчужинки воды вразнобой стучали по полу.

Много воды. Море. Бездонный океан. Вот, что ему нужно. Нужно отдаться на волю волн, что уберут смертоносную жару, от которой его внутренности сплавляются друг с другом и высыхают, превращаясь в скрученные жгуты.

Воды! Воздух стал ядом. Слишком сухой, чтоб насыщать, он алмазной пылью резал легкие. Глаза ссыхались в глазницах, превращаясь в едва влажные комки. Кровь останавливалась в венах, превращаясь в липкую кашицу.

Воды. Надо спуститься вниз, в лавку. Сельтерской. Сассапариллы[88]. Он выпьет все, даже жижу из помойного ведра. Лишь бы на миг смягчить разрывающую тело вдоль и поперек сухость. Кажется, сейчас начнут скручиваться, твердея, его сухожилия… Герти ощущал себя корюшкой на сковородке, уже освежеванной и лишенной внутренностей. Вокруг шипело масло, но он даже не ощущал боли от ожогов.