Канцелярский клей Августа Мёбиуса. Сборник рассказов

Снежанка надула из жевательной резинки шарик и спросила: «Юрик, а чего ты сбежал в прошлый раз?»

Вернулась плотненькая девушка без сигаретки, но со свежевзбитой прической, равнодушно скинула халатик, натянула джинсы и футболку:

– Девчонки! Нас Валерик угощает! Снежанка вымой стаканы.

– Я Дима.

– Я не буду пить, меня Гоги на дискотеку пригласил.

– Валька, ты вечно от компании откалываешься, а твой Гоги, между прочим, уже со всеми перескакал на дискотеке в соседней комнате.

– Да ладно!

Снежана принесла стаканы и, взъерошив Петухову Диме волосы, ласково приказала:

– Разливай, Юрик.

Дима суетливо открыл бутылку и, произвольно выдерживая дозировку, разлил по стаканам.

– Что– то у тебя плохо с глазомером, Валерик.

– Ничего! За знакомство, девчонки!

– Димон! А ты чего здесь? Я тебя, как дурак, в соседней комнате жду – а ты здесь!

***

Тетя Соня долго рассматривала в глазок Лену и Женю, а потом спросила тоненьким голоском:

– Кто там?

– Квартира пятьдесят три?

– Ну и что?

– Мы по объявлению.

– Какому объявлению?

– Вы комнату сдаете?

– Ну и что, что сдаю?

Женя с Леной переглянулись и оба разом прыснули, потом Лена вытянула губки, а Женя чмокнул их и нежно обнял Лену.

– Ты с ума сошел!

Тетя Соня приоткрыла дверь и высунула свою маленькую, прилизанную головку:

– Вы комнату пришли снимать или развратом заниматься?

– Сначала комнату.

Лена ткнула Женю в бок и опять прыснула.

– Дети есть?

– Пока нет.

– Нет, не сдам – не успеешь глазом моргнуть, как настрогаете, и будут кругом пеленки висеть, да карапузы ваши по ночам орать.

– А комнату можно посмотреть?

– Смотрите, за просмотр денег не берут, хотя, зря, что не берут.

Лена и Женя зашли в просторную, светлую, чистенькую комнату с накрахмаленными тюлевыми занавесками и огромным мягким ковром на полу.

Лена ущипнула Женю под лопатку и Женя сказал:

– Нам нравится комната и мы готовы платить за нее сногсшибательные деньги.

Тетя Соня нахмурилась, но почему– то вдруг вспомнила своего бравого сержанта Володю, ушедшего на фронт в конце апреля сорок пятого и вернувшегося через неделю в конверте с фиолетовым штампом, смахнула с ресниц слезинку и сказала:

– Ладно, живите.

***

Павел Крендельков стряхнул со шляпы возможную влагу и передал шляпу жене Свете:

– Опять в глазок не смотришь!

– Я тебя в окно видела.

– Все равно надо смотреть. Как Мосюсечка? Чего делает?

– Днем немного болел живот, сейчас кушает.

Павел снял плащ, посмотрел, не забрызган ли он сзади и протянул Свете:

– Может быть, надо было вызвать скорую помощь?

Света забросила шляпу на верхнюю полку, а плащ сложила пополам и положила на нижнюю полку:

– У него уже все прошло – наверно притворялся.

– Плащ лучше повесить на вешалку, а то он изомнется.

Света развернула плащ и повесила на плечики под лежащую наверху шляпу.

– Как будто ты спиной стоишь.

Павел недовольно шмыгнул носом и строго сказал:

– По моему ты несколько халатно относишься к здоровью нашего Мосюсочки.

Света вытерла руки о передник и ушла на кухню.

Павел переоделся в тренировочный костюм, тщательно вымыл руки, выдавил на лбу прыщик и тоже прошел на кухню, где очень широко улыбнулся сыну, поедающему гречневую кашу с молоком.

– Ах, ты мой, Мосюсечка!

Мосюсечка открыл такой же как у отца непропорционально большой рот и отправил в него столовую ложку каши. Половина каши вывалилось обратно, и Мосюсечка стряхнул ее маленькой ручкой на пол.

– Дай шоколадку!

Павел опять расплылся и погладил сына по голове:

– Сегодня тебе нельзя шоколадку – у тебя живот болел.

– Дай шоколадку!

– Ну потом, сначала кашу доешь.

– Дай шоколадку!

Павел вздохнул, поцеловал Мосюсечку в двойную макушку – явный признак высокого предназначения сына – и протянул ему шоколадку.

– Только чур сразу не разворачивать.

Мосюсочка бросил ложку в тарелку с кашей, разодрал блестящую фольгу шоколадки и, сильно пачкая руки и щеки, стал ее быстро есть.

***

Валентина глубоко набрала в грудь воздух и, заметно перевирая мотив, затянула протяжную татарскую песню о несчастной любви. Тагир Микхатович уронил тяжелый мужественный подбородок на широкую грудь и заплакал. Станислав Ковров с шестой попытки подцепил скользкий опенок на вилку, выпил пузатую рюмку водки, закусил грибочком и сказал:

– Плачь, Тагир, плачь – настоящие мужчины всегда плачут.

Тагир Микхатович высморкался в салфетку и обнял Станислава:

– Стас, ты один меня понимаешь!

– Брось его, Стас, он сейчас будет реветь до утра.

– Заткнись, дура!

– Это я дура?! Ах ты, козел! Я весь день пашу на работе, потом дома, кормлю, обстирываю и я же дура! Стас ты только глянь на него!

Станислав Ковров протянул Валентине тарелку и попросил положить ему холодец.

– За козла ответишь, мымра!

Станислав Ковров поднял рюмку водки, влил ее из своих рук в готовности открытый рот Тагира Микхатовича, промокнул его губы салфеткой, подцепил добрый навильник квашеной капусты и настойчиво предложил Тагиру Микхатовичу ее сжевать.

– А за мымру я тебе знаешь, что сделаю?!

– Ну хватит, Валь, чего вы ругаетесь? – такой вечер хороший.

– Ну и чего ты мне сделаешь?!

– Тагир, возьми себя в руки. Валь, спой еще песенку, а?

– Только для тебя, Стас. Этот пусть заткнет уши.