Канцелярский клей Августа Мёбиуса

— Перестань! Тебе вот-вот становиться мужчиной, а ты все балуешься. Попрыгал бы лучше с друзьями вокруг будущих жен. И не нравятся мне вещи белых людей, и сами белые люди тоже не нравятся, и боги их не нравятся, и раньше все было по-другому.

Не стоило дедушке говорить о моем переходе в совершеннолетие — я вспотел, коленки задрожали, губы пересохли, а безмятежное настроение сменилось противной тревогой.

— А когда мне надо будет становиться мужчиной?

— Когда-когда — скоро. Если отец до полнолуния вернется с охоты, то совсем скоро.

Наверно, дедушка разговаривал с колдуном — только он, сунув голову в густой дым тлеющего кизяка, мог вычислить, когда и кому пора перейти из состояния сопливой молодости в мужественную половозрелость.

Перед сезоном дождей колдун уже разглядывал меня с прищуром, тыкал в мой живот указательным пальцем и затягивал нудную песню о выдающихся подвигах наших предков, потом они долго говорили в хижине с дедушкой и отцом, выпили огромный кувшин молока с кровью, и колдун увел с собой моего любимого белого ягненка.

Но тогда про меня все забыли, потому что вечером прибежали рыбаки с вытаращенными глазами и стали рисовать в воздухе огромную лодку и, перебивая друг друга, кричать о людях с вымазанными белой краской лицами. Мы стали смеяться над рыбаками — этими бесконечными вралями, женщины, закатываясь, кидали в них банановую кожуру, и даже дедушка, которого давно уже ничего не могло рассмешить, весело, отрывисто захрипел. Потом все вдруг замолчали, тихо повернулись к океану и замерли, не смея шелохнуться, пока огромная, как скала заклинаний, лодка не проплыла вдоль берега. Карапузы попрятались, женщины завыли, а старейшины послали меня за колдуном в пещеру у священного водопада.

Колдун гладил свой живот, в котором переваривался мой ягненок, и говорил старейшинам, что это были слуги злых духов и надо бить в тамтамы, точить копья, пропитывать ядом стрелы и раскрашивать лица боевыми зигзагами, от которых слуги злых духов в страхе превратятся в крыс и снова исчезнут в морской пучине.

Но воины еще не успели растереть краски и приготовить щепочки для рисования, как на окраине деревни, держа на плечах короткие тупые палки, появились белые люди в тяжелой темной одежде, громко заговорили на смешном тарабарском языке и глупо уставились на кучки разноцветных камешков, с которыми возились несмышленые ребятишки. Воины презрительно усмехнулись и не спеша подняли копья на неуклюжих слуг злых духов, но белые люди вдруг пустили вверх молнии из своих тупых палок и сбили несколько кокосовых орехов. И тогда все поняли, что это не слуги злых духов, а посланники верховных богов, и упали ниц перед ними, попросили занять лучшие места у столба жертвоприношений и стали предлагать самые изысканные кушанья из бесподобных черных мохнатых гусениц.

Через несколько дней выяснилось, что белые люди легко, без уговоров отдают свое драгоценное семя нашим женщинам и, что самое удивительное, совсем не красавицам — у некоторых был живот всего в один обхват. Племя насторожилось. А когда белые люди стали менять свои удивительные вещи не на коров и даже не на коз, а на нелепые детские камешки, то это вызвало всеобщее недоумение. И совсем нас сразил случай с жалким хромым носчиком дров, который обменял найденный в речке желтый плоский булыжник на изумительный, издающий божественный звук колокольчик. Старейшины посовещались и решили, что белые люди — самые обычные люди, только белые, только с палками-молниями, только очень богатые и глупые, а потому полезные в повседневных войнах и хозяйственной жизни. Мужчины забили в тамтамы и разнесли по миру весть о том, что наше племя стало намного могущественнее, богаче и берет под свою опеку небольшую группу людей в черной одежде и с белыми лицами.

— Дедушка, а тебе было страшно становиться мужчиной?

Дедушка блаженно улыбнулся, поудобнее подогнул ноги и, откинувшись на кокосовую пальму, заговорил:

— Когда мне предстояло стать мужчиной, мой отец, который был великий воин и мог один справиться с десятью здоровенными врагами…

— В прошлый раз ты говорил, что он одолевал запросто восемь здоровенных врагов. А, вспомнил: два пальца у тебя были заняты — ты держал ими бамбуковую палочку.

— Ты будешь слушать или нет?!

— Я весь в твоем рассказе, дедушка.

Дедушка продолжил развернутое повествование. А я стал наблюдать за тем, как толстый белый человек в смешной соломенной тарелке на голове, посадив себе на колени девочку, еще не проведшую священную ночь с колдуном на скале заклинаний, расчесывает ей волосы почти таким же гребешком, какой дали вождю, только за то, что он показал, как пройти к ручью, у которого ребятня набирала свои дурацкие камешки.

— И тогда…

— Дедушка, зачем он ей кусает грудь — ведь он уже давно должен перестать питаться женским молоком, тем более что его у нее еще нет?

— Вечно тебя интересуют всякие глупости вместо серьезных вещей! Что тут непонятного: белый человек — это глупый человек. Так вот…