Читаем Канцерократия полностью

Очень хорошо проблема отчужденности препарирована в произведениях М.А. Булгакова «Бег», «Дни Турбиных». Состояние «халявного» мышления Булгаковым гротескно отражена в романе «Собачье сердце». Если у Достоевского «тварь дрожащая» качала какие-то права, то тут она их докачалась-таки до логического завершения: «В настоящее время каждый имеет свое право», подытожил этот процесс Шариков, и вожделенное «право» свелось лишь к праву на «халяву». «Собачье сердце», наверное, дополняет произведения И. Ильфа и Е. Петрова, показавших в Остапе Бендере эволюционировавший советский вариант Чичикова с Хлестаковым, своего рода ответ Гоголю на вопрос куда несется птица-тройка Русь — а никуда, просто скачет по кругу! Фабула российской жизни осталась всё той же — умный или хитрый «халявщик» разводит «халявщиков» глупых, то бишь всё тех же «лохов», но всё более совершенным способом. Положительных героев нет, поскольку ни с какого боку их не пристроить — они всё те же «лишние люди» за бортом антиутопии российской реальности.

В романе-фантасмагории «Мастер и Маргарита» М.А. Булгаков сатирически показывает, что тяга к «халяве» у советского человека осталась той же, что и была раньше (очевидно — до революции). «Обыкновенные люди… в общем, напоминают прежних…» — говорит Воланд, «протестировав» зрителей дождем дармовых денежных купюр, и устроив в зрительном зале небольшое «ходынское поле».

Не случайны параллели в романе со временем евангельских событий казни Христа — две тысячи лет назад в Иудее была сходная ситуация с современной российской. Римская империя добивала иудейскую культуру, как советская изничтожала русскую, также царствовало отчуждение, суеверия и мистицизм. В одной из редакций романа Воланд искренне удивляется: «Я никак не ожидал, чтобы в этом городе могла существовать истинная любовь»…

Тем не менее где-то в параллельном мире, в другом измерении тема любви живет. Тут, наверное, следует выделить М. Шолохова, его «Тихий Дон», в котором расставание со старым патриархальным укладом, войны и революции ничего в плане проблемы любви не меняют, в романе погибают все три представительницы разных видов любви: любящая высоконравственно безответно Наталья; её противоположность — ветреная распутница Дарья; погибает и страстная, самоотверженная в любви Аксинья. Григорий Мелехов оказывается с мертвой любимой на руках, утративший смысл жизни, наказанный за свою бесхребетность, предательство любви, ставший причиной смерти двух любящих женщин, угробивший и свою жизнь на бессмысленное метание между одинаковыми в своей мерзости белыми и красными, участвуя в их войне «остроконечников» и «тупоконечников», сцепившихся в бессмысленной нанайской борьбе за смену мифологии общества отчуждения. Нет опоры и в земляках, собственная культура просто не сформировалась в здоровый организм, чтобы быть «третьей силой», и раскидать налетевших паразитов, не дать внедриться ни старой, ни новой раковой опухоли.

В следующем романе — «Поднятая целина» Шолохов, стараясь превознести новый строй, на самом деле показывает, как коммунистическая демагогия о диктатуре пролетариата обернулась традиционной борьбой империи с ненавистным крестьянством, выжигании малейших ростков культуры отношений и насаждении антикультуры отчуждения, новой формы старого рабства. Вооруженный ярлыком для сбора дани — посланный партией коллективизировать (новый эвфемизм старого «колонизировать») деревню, Макар Нагульнов пытается насадить новую мораль обезлички, экспроприации, раскулачивания, отбирания у крестьянина средств и результатов труда, т.е. новое оказалось забытым старым — всё тем же отчуждение, порабощением крестьян теперь уже коммунистическим ханством. Естественно, что любовь, как антагонист отчуждения, и тут оказывается нетерпимым жупелом, Нагульнов, например, говорит: «Какой из него будет революционер, ежели он за женин подол приобвыкнет держаться?.. Бабы для нас, революционеров, — это чистый опиум для народа».

Как бы ни было противно революционерам, но тема любви нашла всё-таки свою нишу, причем в «важнейшем из искусств» — кино. Появляются фильмы, в которых любовь наконец-то побеждает, но будучи встроена в социально-политический контекст, например в к/ф «Богатая невеста» (1937) счастливая любовь дополняет невиданные успехи колхозников, в к/ф «Свинарка и пастух» (1941) служит делу интернационализма. На этом присобачивание любви, от которой уже просто никуда не деться, к нуждам государственного агитпропа не закончилось.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Теория социальной экономики
Теория социальной экономики

Впервые в мире представлена теория социально ориентированной экономики, обеспечивающая равноправные условия жизнедеятельности людей и свободное личностное развитие каждого человека в обществе в соответствии с его индивидуальными возможностями и желаниями, Вместо антисоциальной и антигуманной монетаристской экономики «свободного» рынка, ориентированной на деградацию и уничтожение Человечества, предложена простая гуманистическая система организации жизнедеятельности общества без частной собственности, без денег и налогов, обеспечивающая дальнейшее разумное развитие Цивилизации. Предлагаемая теория исключает спекуляцию, ростовщичество, казнокрадство и расслоение людей на бедных и богатых, неразумную систему управления в обществе. Теория может быть использована для практической реализации национальной русской идеи. Работа адресована всем умным людям, которые всерьез задумываются о будущем нашего мироздания.

Владимир Сергеевич Соловьев , В. С. Соловьев

Обществознание, социология / Учебная и научная литература / Образование и наука
Социология власти. Теория и опыт эмпирического исследования власти в городских сообществах
Социология власти. Теория и опыт эмпирического исследования власти в городских сообществах

В монографии проанализирован и систематизирован опыт эмпирического исследования власти в городских сообществах, начавшегося в середине XX в. и ставшего к настоящему времени одной из наиболее развитых отраслей социологии власти. В ней представлены традиции в объяснении распределения власти на уровне города; когнитивные модели, использовавшиеся в эмпирических исследованиях власти, их методологические, теоретические и концептуальные основания; полемика между соперничающими школами в изучении власти; основные результаты исследований и их импликации; специфика и проблемы использования моделей исследования власти в иных социальных и политических контекстах; эвристический потенциал современных моделей изучения власти и возможности их применения при исследовании политической власти в современном российском обществе.Книга рассчитана на специалистов в области политической науки и социологии, но может быть полезна всем, кто интересуется властью и способами ее изучения.

Валерий Георгиевич Ледяев

Обществознание, социология / Прочая научная литература / Образование и наука