Канцерократия

В современном русском языке нашлось точное емкое слово для обозначения ценностей не просто материальных, а именно дармовых, не соотнесенных с приносимой пользой, экспроприированных, отобранных обманным или силовым путем, присвоенных воровством, неадекватными привилегиями, незаработанными преференциями. Все эти смыслы собраны в слове «халява», которое вполне заслуживает причислению к литературному, поскольку, скорее всего, этимологически многомерно: произошло, возможно, и от индуистского «халава» — ритуального кушанья, раздаваемого прохожим бесплатно; и от русского наречного «халява» — рот, пасть, зев; и от устаревшего названия голенища сапога и дешевых «захалявных книжек», которые носили за голенищем; и от ивритского «халяв» — молоко, якобы когда-то раздаваемое еврейским детям в ешивах Одессы бесплатно. Вытеснение этого слова на жаргонные задворки, несмотря на его уникальный смысл, наверное, вызвано избеганием неприятного осознания того, что «халява» давным-давно является основной ценностью России, ее «национальной идеей», главным стимулом-соблазном представителей имперской антисистемы, которые сами не свои до «халявы», как и их биологическое зеркало — раковые клетки.

Такое же вытеснение «халявы», как наверное основной российской экономической категории, наблюдается и у экономистов. Оно и понятно: введение такого понятия означает крах, или, как минимум, ревизию западных экономический теорий для соответствия российским реалиям. «Халява» — это не прибыль, не доход, не прибавочная стоимость, не зарплата, не присвоенная или отобранная собственность, хотя скрываться может под всем, чем угодно. «Халяву» отличает от прибыли вектор стремления к бесполезности, системная дисфункциональность, что не исключает, порой, огромных трудозатрат для ее получения. Короче, «халява» — это благо, получаемое безо всяких причин и приносимой пользы, благо из ничего (бисистемная теория экономики — антагонизм «пользономики» и «халявономики», функциональной системы и дисфункциональной антисистемы).

Итак, годом основания Золотой Орды, а заодно и России, наверное, корректно считать 1240 год, год установления дани, т. е. легализации «халявы», манифестации состоявшейся имперской антисистемы как опухоли, а не просто метастазы. Это качественно (точнее — злокачественно) совершенно новое образование. Далее все события в империи (как говорят онкологи — «в зоне инвазии») уже идут в контексте удобства сбора дани: татаро-монголы установили самодержавие (тогда называлось — «ханат»); занялись организацией почтовых трактов; обязали население ямской повинностью; произвели общую перепись населения (начало крепостничества — российского варианта рабства, сохраняющегося в отдельных проявлениях и поныне, например — в институте прописки/регистрации); ввели однообразное военно-административное устройство и податное, а также установили общую для всех русскоязычных областей монету — серебряный рубль.

Для местной знати татаро-монгольское «иго» было безусловным благом. До Орды князь жил как на сковородке: постоянная угроза восстаний черни, смещения его внутренними конкурентами, устраиваемых родственниками и наследниками переворотов, набегов кочевников, хищнического нападения соседних князей. С приходом ханов этот кошмар закончился. Достаточно было проявить холуйскую преданность, чтобы приобрести в Орде ярлык для сбора дани (опять же — основного занятия имперской антисистемы), гарантирующий пожизненные привилегии, силовую защиту от любых посягательств на свою власть от кого бы то ни было, как на святой имперский механизм изъятия дани-халявы.

Мало кто задумывается, что расцветшая в России 90-х годов XX века формула успешного псевдо-бизнеса, основанного не на производстве, а на обмане, состоящая в триединстве «лохи-кидалы-крыша» — это привет из далекой Золотой Орды, где центральная ханская власть «крышевала» князей, выполнявших роль «кидал», а черни, естественно, отводилась роль эксплуатируемых и ограбляемых «лохов». Как и в случае со словом «халява», в отношении понятия «лох» следует заметить, что это слово вполне достойно быть легальным, тем более что оно в литературе уже употреблялось, например поэт Федор Глинка в стихотворении «Дева карельских лесов» (1828) писал: «…лох, добыча жадных» — так называли в Архангельской области неповоротливых глупых переростков рыбы…