Канцлер (Гардемарины, вперед - 3)

Она подошла к канапе, запустила руку под подушку, потом стала шарить между матрасами.

- И тут нет. А это что такое? Корни какие-то... Рука Мавры Егоровны нащупала странный предмет, жесткий, неприятный на вид. Елизавета с ужасом смотрела на эту находку.

Принесли свечи. Это и в самом деле был пучок каких-то кореньев, плотно оплетенных волосами. Вид этих корешков был столь жуток, что государыня схватилась от боли за живот и икнула. У всех словно уста запечатало от страха. Государыня первой произнесла слово - "колдовство", а потом уж все загалдели. "Чары! Кто положил? Кто входил в комнату? А волосы-то с рыжинкой!"

По этой рыжине и нашли виновницу. Ей оказалась любимица Елизаветы Анна Дмитриевна Домашева. В тот же вечер она была арестована и препровождена в Тайную канцелярию. На первом же допросе она показала, что прибегнуть к чарам ее толкнула только любовь к государыне, де, она боялась утратить царское внимание, поэтому мало того, что положила под матрас коренья, так еще давала государыне по крупинке четверговой соли в каждый бокал венгерского.

- Кто тебя научил? - спросили Анну Дмитриевну.

- Никто. Сама. Книжку читала. В рядах купила. Там все способы чародейства описаны.

- А почему ты решила, что государыня лишит тебя любви своей? Кто тому причиной?

- Мавра Егоровна меня не любит и чернит перед государыней... козни строит.

Последнего ответа уж никак не следовало давать бедной женщине. Ввиду важности проступка допрос вел сам Александр Шувалов. Бросить ему в лицо, что золовка вынудила арестованную прибегнуть к такой чудовищной мере!

Ответ про Мавру Егоровну был скрыт от государыни, и только через год Иван Иванович Шувалов отважился заступиться за несчастную колдунью, которая все еще сидела в тюрьме на воде и хлебе.

- Братья мои козни строили,- сказал Иван Иванович, как о деле обычном.

Елизавета была добрым человеком и, конечно, разжалобилась бы, кабы не укоренились в животе боли, а ведь этим местом она и лежала на проклятых кореньях.

- Она мне яд подсыпала,- ответила Елизавета фавориту.

- Душа моя, четверговая соль * не может повредить...

* Четверговая соль - это соль, пережженная с квасной гущей в великий четверг, с ней едят на Пасху яйца.

_______________

Государыня так и не отдала приказа на освобождение Анны Дмитриевны, но не стала возражать против ее ссылки. И странное дело, голубая мантилья сыскалась потом в покоях великой княгини, куда Елизавета заходила накануне. Bиновницу волнений- мантилью - подарили кому-то из горничных, любимой теперь стала другая, из тонкого алого сукна, подбитого чернобурками. Но память прочно удержала - вся кутерьма началась с визита к Екатерине, великая княгиня как бы косвенно была виновата в том, что свершилось чародейство.

"Потому что если б оно не свершилось, то и болезни бы не было,- думала Елизавета.- Ведь и раньше наверняка колдовали - и ничего, жила - не тужила! А не была ли в сговоре великая княгиня с этой самой Домашевой? Нет, не может быть..."

Болезнь совершенно изменила характер Елизаветы, она стала подозрительна, вспыльчива. Государственные дела ее и раньше мало интересовали, но, помня и во сне, что ей судьбой доверена Россия, она несла скипетр, как крест. Теперь обессилела, крест можно в угол поставить, пусть постоит, подождет своего часа.

Но одна государственная забота терзала ее постоянно: к кому перейдет трон. Петрушка мало того что недоумок, так еще и в рюмку смотрит. Катькастерва хитрющая. Сын их Павлуша- зорька ясная, еще дитя, три года мальчику. Она должна жить, чтобы успел он вырасти и из ее рук принял царский скипетр. Но об этом пока молчок, эти мысли только Богу и Ивану Шувалову можно доверить.

А здесь еще война... "Жить надо экономя силы,- говорила себе Елизавета.- Во главе армии стоит Апраксин, воин не больших дарований, да больше поставить некого. Одни немцы... А хочется, чтобы в справедливой войне с супостатом Фридрихом во главе русской армии стоял русский генерал".

Когда перед отправлением в армию Апраксин пришел во дворец за царским благословением и напутствием, Елизавета чувствовала себя почти хорошо. Видно, дал Господь силы, чтобы выказать пред фельдмаршалом здоровый дух самого государства.

- А что, Степан Федорович, не поехать ли мне вместе с тобой в Ригу, чтоб встать во главе армии, а?

- Как изволите, ваше величество,- подыгрывал Апраксин, кокетливо и самодовольно улыбаясь.

- А что? - продолжала Елизавета.- Отчего ж не могу?

Если батюшка мог участвовать в баталиях морских и сухопутных, то я, дочь его, тоже могу повести моих солдат к победе...- и хохотала звонко, оглядывая приближенных орлиным оком.

Только близкие люди могли угадать в словах ее грусть и насмешку над собой, немощной. А на следующий день Катька-негодница проиграла всю сцену перед своими фрейлинами, проиграла зло, насмешливо, уверяя всех и каждого, что Елизавета и впрямь верит, что может воевать не хуже отца своего Петра Великого. Об этой сцене тут же донесли императрице, красок в описании не пожалели.