Канцлер империи

– Надо отъехать, – посоветовал мне один из разработчиков, – либо на пару километров по ветру, либо метров на триста под прямым углом, а то тут концентрация будет слишком высока. Сегодня, кстати, мы испытываем рыбную гамму, учитывая особенности национальной кулинарии противника.

Мы отъехали в сторону. Экипаж натянул противогазы, оператор разжег подбачный примус, а водитель встал около баллонов. И через пару-тройку минут до нас действительно донесся запах… Аромат, скажем прямо, был еще тот.

В бытность свою студентом я часто заходил к друзьям в общагу. И в том же корпусе, только в противоположном крыле, жили приехавшие за знаниями вьетнамцы. В принципе это были нормальные ребята, но только по будням. А по воскресениям они, заразы, жарили селедку! На маргарине. При соответствующем направлении ветра запах за полчаса распространялся по всей общаге… Помню, было даже комсомольское собрание с разбором одного не в меру чувствительного студента, в конце концов не выдержавшего и отправившегося бить морды.

Так вот, сейчас амбре было практически такое же.

«Надо будет и в записях, которые мы собрались крутить с оснащенных магнитофонами и мощными матюгальниками машин – ну типа, китайские солдаты, сдавайтесь! – фоном ввести чавканье, а в конце – продолжительное сытое рыгание», – подумал я.

Пока «чайка» исходила селедочными ароматами, мы с ее разработчиками договорились, что за шесть дней они сделают еще четыре таких машины, снабдят их боезапасом и с очередным эшелоном отправят в Маньчжурию, где, похоже, скоро должна была наконец начаться война. Точной даты разведка назвать не могла, но исключительно потому, что командование противника само никак не могло с ней определиться. Однако Сунь Ятсен уже неофициально предупредил командование, что голова – это вещь, легко отделяемая от туловища. Его можно было понять, ибо американцам надоело ожидание, и они придержали очередной кредитный транш на расширение демократии.

После обеда мы, то есть я и Алисино семейство, полетели обратно в Гатчину. Салон «Кондора» не имел разделения на отсеки, но четко делился на две зоны. Спереди были два нормальных места – стол с терминалом радиостанции и письменными принадлежностями, мини-сейф, откидная табуретка для секретаря или еще кого, если понадобится. Далее шли два дивана с журнальными столиками, ну а в самом хвосте – два ряда кресел, как в обычном пассажирском самолете. Так вот, весь Алисин выводок я загнал туда, мотивировав свое указание необходимостью сохранения центровки, а сам сел в кресло, разложил перед собой нашедшиеся в сейфе материалы про свободу слова, оставшиеся тут с предыдущего полета его величества, и задремал. Но, видимо, сделал это слишком незаметно для окружающих, потому что вскоре ко мне подошла стюардесса и передала вопрос Алисы: сильно ли нарушится центровка самолета, если она одна подойдет ко мне? И можно ли это сделать.

– Пусть идет, – вздохнул я.

Алиса аккуратно присела на откидной стульчик и, глянув на бумаги, сказала:

– Какое совпадение, именно об этом я вас и хотела спросить… Или эти бумаги секретные и смотреть на них нельзя?

– Да не волнуйтесь, секретные вам никто показывать не будет, – успокоил я женщину. – Лимонаду вот выпейте и давайте действительно не стесняйтесь. Кстати, неужели в этих документах есть что-то для вас интересное?

– Есть, – кивнула Алиса, – например, вот эта цитата: «Я не разделяю вашу точку зрения, но готов отдать свою жизнь за ваше право ее высказывать». Но это же сказал не Вашингтон, а Вольтер!

Я успел удержать чуть не сорвавшийся вопрос «вы уверены?» – все-таки Алиса доктор философии, уж наверняка цитат помнит больше, чем я, – но вместо этого просто покачал головой:

– Увы, эрудиция референтов его величества не бесконечна, так что такое иногда случается. И вы, значит, решили в приватной беседе со мной уточнить, что говорить можно, а что нельзя?

Собеседница кивнула.

– Ну начнем с цитаты. Я совершенно не готов отдать жизнь за чье-то право болтать что в голову взбредет, причем не только свою жизнь, но и чужую тоже. Тем более что в России каждый имеет право говорить все, что угодно. Однако некоторые забывают, что, кроме права говорить, есть еще и обязанность отвечать за свои слова. И эта ответственность наступает тогда, когда ваши слова являются действенным призывом к чему-нибудь противозаконному или антигосударственному. Обращаю ваше внимание на слово «действенным» – меня, например, или стюардесс этого самолета вы можете призывать к чему угодно, толку все равно не будет. Да, еще не рекомендуется никого зря оскорблять, но это уже дело административное. Ну или дуэльное, а в несложных случаях мордобойное… Однако и здесь то же самое. Чтобы факт оскорбления поимел место, необходимо, чтобы объект принял это близко к сердцу. Например, сейчас вы можете обозвать меня как угодно, и это будет просто сотрясение воздуха. В возможность, что я услышу от вас какие-то новые для меня фигуры ненормативной речи, я не верю.