Канцоньере

Лучи вас дарят мукой неизбывной, –

Слова – тем в унисон –

На редкостный фасон

Иль единичный, впрямь: поди их получи,

Теперь тем боле! Чьи

Потери столь велики?

Коль я лишен толики

Участливости ангельской ее –

Кто сердце мне мое

Пронзит желаньем горячее пики

И вожделеньем – к райским высотам,

Столь близким, что навряд ли буду там!

И чтоб уж с большим чувством мне рыдать:

Вид тонкой белой пясти

И той предплечья части,

И нежно-горделивый каждый жест,

И кротость неги в упоенье власти,

И персей благодать,

И ум, большой, видать, –

Сокрыты за горами этих мест!

И знаю, что мой крест –

Ее не встретить боле!

За пароксизмом боли

Вдруг упованье робкое ко мне

Является, но не

Стоит со мной, не знаю: оттого ли,

Что чудо совершенства свижу я

Средь совершенств – за гранью бытия?

Мчи, песенка, скорей

Пред очи донны ясной!

Она небезучастной

Тебе протянет нежную ладонь, –

Но руку ты не тронь!

Почтительно склонясь к ногам прекрасной,

Поведай ей, что скоро буду к ней –

Живая плоть иль тень среди теней.

XXXVIII. Orso, e non furon mai fiumi n'e stagni

Нет, никогда ни реки, ни пруды,

Ни море, все вобравшее потоки,

Ни тень стены, холма или осоки,

Ни облака с завесою воды,

Ни прочая препона, чьи труды

Взгляд затрудняют на большие сроки, –

Со мной, друг Орсо, не были жестоки,

Как та, что застит дивных две звезды.

А это потупленье их? Оно,

В смиренье паче гордости, лишает

Меня веселья, с жизнью заодно.

О, как мне белая ладонь мешает,

Что в каверзах замечена давно

И мановеньем зренье сокрушает.

XXXIX. Io temo s'i de’ begli occhi l’assalto

Я так боюсь налета милых глаз,

Источников и страсти, и острастки,

Что их бегу точь-в-точь как школьник таски,

И минул уж давно тот первый раз.

С тех пор – каким бы ни был трудным лаз

Или высоким ствол – без приукраски, –

Тотчас взберусь, спасаясь от указки,

Чтоб не прошлась по мне – неровен час.

А нынче оглянулся наугад:

Гляжу, вы тут как тут, смываться поздно –

Виновны сами, я не виноват.

Я к вам пошел, хоть вы смотрели грозно,

И сердце в пятках, и себе не рад:

Мне смелость нелегко далась, серьезно!

XL.S ‘Amore o Morte non d`a qualche stroppio

Коль не запутают Эрот иль Рок

В станке моем последнюю основу,

Коль я тут, по добру да по здорову,

Сплету любовь и смерть в один уток, –

Никак не можно, чтобы я не смог

Дать строй старинный молодому слову, –

И – страшно молвить: по труду готову

Мне в Риме будет лавровый венок.

Но так как к завершению работы

Потребна мне толика волокна,

То, милый отче мой, пролей щедроты.

Чего же ты не шлешь мне ни рожна –

И все так вдруг! Прошу: яви заботы,

Дай пряжу, а любовь и песни – на!

XLI. Quando dal proprio sito si rimove

Когда увозят в чуждые уделы

Ту, от кого и Феб впадал в изъян, –

Пыхтит и преет в кузнице Вулкан,

Чтоб Громовержец вволю сыпал стрелы.

Тот шлет грома и снег, и дождь: свет бел, и

Что там снаружи – Цезарь или Ян?

Земля слезоточит, из дальних стран

Нейдет светило, чьи лучи несмелы.

К Сатурну с Марсом переходит власть –

К зловещим двум звездам, меч Ориона

Пловцов несчастных сокрушает снасть.

И от Эола узнает Юнона,

Нептун и мы про злейшую напасть:

Нет той, к кому природа благосклонна.

XLII. Ma poi che ‘l dolce riso humile et piano

Но если Дафны облик осиян

Является в отечества пределы, –

В работе Сицилийца есть пробелы:

Он тщетным рвеньем в кузне обуян.

Юпитер громыхнуть хотел бы, ан

Куда грома девалися дебелы?

И Аполлон, взглянув в лицо Кибелы,

Цветами обновил покров полян.

Дыханье с Запада смиряет лоно,

И кормчему отныне не пропасть,

В лучах раскрылся венчик анемона,

Противная звезда спешит упасть

И предоставить той часть небосклона,

По ком слез излила немало страсть.

XLIII. Il figliuol di Latona avea gi`a nove

Латоны сын на этот балаган

От козырька заоблачной капеллы

Кидает взоры сильно оробелы:

Где та, что нанесла нам столько ран?

Но, видно, застит взгляд ему туман:

Она не мнет стопой нигде плевелы!

И тотчас все его поступки квелы,

Как у того, чей вдрызг изломан план.

И смотрит он на вещи отрешенно,

Как человек, наплакавшийся всласть:

Вид жалкий у него – ну, что ж вы, донна?

Ведь видеть вас, вас петь – благая часть.

Хоть тучки по небу – все шасть да шасть, –

Безветренно, без перемен – сезонно.

XLIV. Que’ che ‘n Tessaglia ebbe le man s'i pronte

Тот, кто в Фессальи перебил косяк

Сограждан, близкой крови не жалея, –

Оплакал все ж бунтовщика Помпея,

Которому был тестем как-никак.

Пастух, пробивший чурбану чердак,

Оплакал сына своего, злодея,

И, на Саула злобы не имея,

Царя похоронил как добрый враг.

А вы, которой жалость непонятна,

У коей есть броня противу стрел

Амура, пусть он целится халатно, –

Какой бы мукою я ни горел –

Слезинки я у вас не подсмотрел:

Одни презрительного гнева пятна!

XLV. Il mio adversario in cui veder solete

Стекло, в чей ныне мерзкий мне состав

Вперяете вы взгляд, любимый Богом,

Влюбляет вас, в заимствованьи строгом