Канцтовары Цубаки

Давным-давно они пообещали друг дружке: «В утробе матери мы были вместе, но затем жили порознь так долго, что хотя бы после смерти должны воссоединиться уже навсегда».

— Поппо-тян! — доносится до меня голос госпожи Барбары.

— Я здесь! — кричу я в ответ.

— Твоя со́ба тебя дожидается!

— Уже бегу!

Пожалуй, это и правда удобно, когда можешь вот так общаться на расстоянии без всякого телефона: просто говоришь чуть громче обычного, и все дела…

Спохватившись, я достаю из холодильника персики. Купила их в овощной лавке несколько дней назад, чтобы при случае полакомиться с госпожой Барбарой. В этом стареньком городе, где новых знакомств все никак не заводится, она, можно сказать, моя единственная подруга.

Персики как раз дозрели: на ощупь еще крепкие, но пахнут уже сладковато.

Что скрывать, бывали в моем прошлом и минуты позора. У каждого человека в памяти есть одно или два события, которые он хотел бы стереть. У меня же одно, но такое, что от стыда хоть разорвись.

Возражать Наставнице на словах мне случалось и раньше, но настоящий, классический бунт я закатила на летних каникулах, когда уже училась в средних классах. Рано или поздно «трудный возраст» дал себя знать.

До того дня она стремилась исправить во мне буквально все: от умения пользоваться палочками для еды до манеры держаться и говорить. И я очень терпеливо, изо всех сил старалась ее указаниям следовать. Но однажды всякие силы с терпением иссякли и я взорвалась:

— Да заткнись уже! Ведьма!!!

Помню, впервые в жизни я поразилась: все запретные слова, которые до этой минуты пугливо роились где-то на задворках моего сознания, вдруг начинали выскакивать из меня одно за другим… И запихнуть их обратно уже не получалось, хоть тресни!

— Хватит указывать, как мне жить!.. Лучше следи за собой!

Не переставая орать, я бешено колотила по татами ни в чем не повинной кисточкой — той самой, из своих первых волос.

— Да кому она сдалась в наши дни, твоя дурацкая каллиграфия?!

Я в сердцах пнула павлониевую шкатулку с кистями. Голубки на перламутровой крышке от удара раскололись на куски.

Все мои одноклассники ездили отдыхать то на море, то в горы. Даже унылые серые мышки, которые пока еще заговаривали со мной, прыгали до небес, собираясь в какой-нибудь Диснейленд на два дня с ночевкой. В том числе и тот мальчик из кружка по рисованию, что нравился мне чуть больше других. А ведь поначалу все они только и звали меня — давай, мол, с нами. Но мне, конечно же, приходилось отказываться…

«Так за каким чертом ты одна должна, как последняя дура, день за днем в любую жару сидеть дома и прописывать чертовы иероглифы?!» — спрашивала я себя как можно спокойнее.

Но ответа не находила.

И тогда все сомнения и обиды, скопившиеся в моем сердце за всю маленькую жизнь, перелились через край. Да так мощно, что даже Наставнице остановить меня было уже не под силу.

Я выбежала из дома, вскочила на велосипед и понеслась в кафешку фастфуда у самого вокзала.

Заполучив свой гамбургер, я набросилась на него — и после первой же атаки выдула залпом полстакана колы. До этого дня, свято блюдя заветы Наставницы, ни фастфуда, ни колы я не пробовала еще ни разу.

С тех пор я и стала дрянной девчонкой. По школе разгуливала в спущенных гольфах и юбке, подвернутой на талии до предела, с каштановой шевелюрой и дырками для пирсинга в ушах. Задники у башмаков были стоптаны в хлам, ногти ярко накрашены. Все в лучших традициях гангуро́[41].

Прозябавшая до тех пор, точно серая мышка, я вдруг преобразилась у всех на глазах. «Серая голубка» вдруг превратилась в гордую и независимую орлицу. Одноклассники, конечно, от моих перемен только рты разинули. Вот и прекрасно, думала я. И, развернувшись на сто восемьдесят градусов, убегала от их постылой жизни в квартальчики гангуро.

С Наставницей я теперь постоянно ссорилась. И даже дралась иногда, выпуская свои коготки. Что ни говори, а это было мое первое в жизни Сопротивление. Героическая борьба за свободу и справедливость.

С одной стороны, я дико хотела отомстить Наставнице за украденное детство. А с другой — если детства уже не вернуть, жаждала наверстать все в юности. Одеваться во что пожелаю, краситься, как мне нравится, и лакомиться тем, что люблю.

Став маленькой дрянью, я ни с кем не дружила — держалась одинокой волчицей, особняком. Одноклассники, хотя и поглядывали с любопытством, предпочитали наблюдать издалека. Теперь, вспоминая об этом, я не испытываю ничего, кроме стыда. Но тогда меня заносило так, что даже стыдиться было некогда.

От репутации невоспитанной дурочки с крашеными волосами я избавилась уже после школы, когда поступила в дизайнерский колледж. Но еще долго напрягалась, встречая тех, кто помнил меня в образе гангуро. Даже узнавая их, старалась тут же опустить глаза и как можно незаметнее прошмыгнуть мимо.

Не успел отгреметь Фестиваль фейерверков[42], как уже на следующее утро поступил заказ на очередное письмо.

На этот раз известие о разводе.